Ги Сайер - Последний солдат Третьего рейха

До бомбоубежищ, расположенных на территории аэродрома, нам не добежать. Я потянул Паулу к оврагу близ большого дерева.

— Но где же наши истребители? Она задыхалась.

— Сбежали, наверное: у врага слишком большое превосходство.

— Как ты можешь такое говорить! Немецкие асы не трусы!

— Им ничего не остается, Паула. Против них не меньше тысячи бомбардировщиков.

— Ты не имеешь права так говорить о наших героях!

— Прости, Паула. И верно: даже помыслить себе не могу, что они сбежали.

Над городом снова раздался грохот бомбежки. Германские солдаты не убегают, так-то оно так. Но кому об этом лучше знать, чем мне: ведь я отступал от самого Дона до Харькова. Правда, надо признать, немцы мужественно сражались против превосходящих (иногда в тридцать раз) сил противника. Так было и в России. Из оврага мы наблюдали, как бомбят город: удару подверглась также третья часть аэродрома и почти весь Темпельгоф.

Днем налеты совершались еще с большей жестокостью, чем ночью. В тот день Берлин и окрестности бомбардировали тысяча с лишним англо-американских самолетов. Им противостояло всего шестьдесят истребителей. Основной удар по противнику нанесла наша зенитная артиллерия: было сбито не меньше сотни самолетов. Наши пилоты-истребители действительно не трусили, но и им крепко досталось.

И ныне я, как наяву, слышу свистящий звук бомб, с высоты семи-восьми тысяч футов обрушившихся на Темпельгоф и аэродром, чувствую, как под их ударами сотрясается земля. Я вижу воронки, проделанные бомбами, горящие дома, облака дыма, поднимающиеся в небо на несколько сотен метров из нефтехранилищ, в которых начался пожар… Смотрю, как на жителей пригорода спускается дым. С широко раскрытыми от ужаса глазами я наблюдаю, как ураган вырывает из земли сразу десять-двенадцать деревьев. Слышу, как ревут двигатели сбитых самолетов, вижу, как они теряют высоту, взрываются и падают. А еще я вижу ужас в глазах Паулы, прижавшейся ко мне. Вокруг нас все горит и рушится. Мы спрятались на самом дне овражка, сжавшись в комочек. Паула спрятала лицо между моим плечом и щекой; я чувствую, как она дрожит; а вместе с нею дрожит земля.

Мы, испуганные будто маленькие дети, наблюдали за происходящим, не в силах пошевелиться. Уже после прекращения бомбардировки, унесшей двадцать две тысячи жизней, в Темпельгофе все еще раздавались взрывы бомб замедленного действия. Не меньше пострадал и Берлин; обычная жизнь столицы была полностью парализована. В Шпандау продолжался пожар, а на юго-западе города и через пятнадцать часов взрывались бомбы. Казалось, Темпельгофа больше не существовало.

Не помня себя от ужаса, выбрались мы из убежища. Паула не выпускала моей руки и непрерывно дрожала.

— Гиль, — произнесла она. — Какой ужас. Ты только посмотри: я вся в грязи.

Ее голова опустилась ко мне на плечо. Даже не задумываясь, я поцеловал ее в лоб. Она не сопротивлялась. Теперь я не боялся поцеловать возлюбленную: мы уже прошли через полудетские игры. Я поцеловал ее волосы, как целуют испуганного ребенка. Ее слезы напомнили мне о плаче мальчика из Магдебурга. Я подумал и об Эрнсте, обо всех рыданиях и боли, испытанной на войне. Я испытал жалость и проявлял ее. Мое счастье слишком смешалось с болью. Я не мог принять его и забыть об остальном. В непрекращающемся хаосе моя любовь к Пауле казалась невозможной. Пока в разрушенных домах плачут дети, я не смогу жить с любимой. Ни в чем нет уверенности. Может, мне и не суждено пережить этот чудесный летний день, останется лишь моя любовь к Пауле, а я даже не знаю, как о ней сказать.

Все небо покрылось дымом: горел Темпельгоф, дороги, Берлин. Я перевел взгляд со светлых волос Паулы на царившие вокруг разрушения.

Мы снова упали на землю. Я не знал, как успокоить ее. Собравшись с силами, мы медленно направились к дороге, по которой ехали в направлении Темпельгофа грузовики спасателей. Не подавая сигнала, рядом остановился грузовик.

— Садитесь, молодежь. Нужна ваша помощь.

Мы переглянулись.

— Да, идем.

— Паула, я помогу тебе.

Спасатели забирали с собой всех встреченных на пути. Они решили оставить на произвол судьбы один район города и спасти второй. Несколько часов мы работали на развалинах, вытаскивали раненых. В наиболее опасных местах действовал отряд гитлерюгенда. [10] Гитлерюгенд (букв. «гитлеровская молодежь») — молодежная организация юношей (в возрасте 14–18 лет) в Германии (1926–1945 гг.) Действовала под контролем нацистской партии В нее входили также «Союз немецких девушек», «Союз немецких мальчиков» и «Союз девочек». Многие из добровольцев погибли, будучи погребены под обрушившимися зданиями. Глаза мои по-прежнему застилал дым, а перед взором все время стояли картины происшедшего. Когда стемнело, мы зашли в полуразрушенный дом. Паула взялась за пуговицу на моем грязном кителе.

— Думаешь, мы сумеем здесь поспать? — спросила она.

— Кто знает. В любом случае…

— Вдруг нас обнаружат. Будут неприятности… О чем она думала?

— Да наплевать. Я слишком устал.

Паула, облизавшая пораненный палец, ничего не сказала. Я готов был сразиться хоть с Богом, хоть с дьяволом. Я обнял ее и страстно поцеловал; ее руки гладили мои волосы. Мы хотели вернуть то, что не удалось осуществить днем, но усталость взяла свое, и мы погрузились в сон.

Весь следующий день мы провели на спасательных работах. Чтобы более или менее наладить жизнь города, понадобилась неделя. Однако уже вечером нас сменили новые отряды добровольцев. К счастью, мне не дали никаких особых поручений.

Прошло еще два дня. Я не отходил от Паулы. Каждый день приносил из привезенной отцом посылки новую порцию шоколада и сигарет. Город зализывал раны и хоронил мертвецов. По улицам тянулись длинные погребальные процессии. Однако все уже возвращалось к своему обычному ритму.

В моем распоряжении оставалось пять дней. Паула делала все, чтобы отвлечь меня. К счастью, больше налетов не было. У Нейбахов выбило стекла и разрушилась крыша. В ста пятидесяти ярдах, на площади, упали бомбы: теперь она напоминала улицу в Минске.

У матери Паулы, с которой я встретился, закрались подозрения: ведь мы с ее дочерью не расставались ни днем, ни вечером. Но она понимала, в какое время мы живем, и не особенно протестовала. Однажды Паула, у которой было больше денег, чем у меня, повела меня в кино. Мы смотрели фильм «Необъятное море», в основу которого легло стихотворение о водяных лилиях.

Так мы прожили до последнего моего дня в Берлине. Я должен был прибыть на Силезский вокзал в семь часов вечера. Наше прощание с Нейбахами было трогательным. Они понимали, что я хочу провести оставшееся время с возлюбленной. Фрау Нейбах убедила меня взять теплый пуловер, который когда-то носил Эрнст. Ее муж подарил мне сигары, мыло и две коробки консервов. Они обняли меня и заставили пообещать, что во время следующего отпуска я навещу их. Я заверил их: так и будет, я буду время от времени присылать им весточки. Со своей стороны, я попросил их позаботиться о Пауле.