Карл Отто Конради - Гёте. Жизнь и творчество. Т. 2. Итог жизни

Согласно Гёте, частное явление символически указывает на целое; предпосылка — одновременное восприятие общего и единичного. Основополагающие убеждения, провозглашенные в миросозерцательных стихотворениях поэта, содержат квинтэссенцию гётевского мировосприятия. Стало быть, эти убеждения — плод его собственного толкования бытия — нельзя рассматривать как какие-либо нерушимые законы мироздания. Они — свидетельство веры поэта, его специфического религиозного чувства, черпавшего из многих источников и впечатляющего своей силой и искренностью, своей обращенностью к миру; они — ориентиры, по которым выверяются мысль и действие в гётевском понимании этих слов. С их помощью поэт, познавший тревогу и много мук принявший от нее, поэт, который порой был близок к отчаянию и уже знал, что жить долго — значит лишь многих пережить, старался утешить себя и подбодрить:

Этим стихотворением Гёте в 1817 году открывает свой сборник «Вопросы естествознания вообще», и его же, только под названием «Procemion» («Вступление»), поэт ставит во главе цикла «Бог и мир», вошедшего в последнее прижизненное издание его сочинений. В цикл включены преимущественно стихотворения религиозного и естественнонаучного содержания — тем самым Гёте указывал на истоки своих мировоззренческих принципов зрелых и преклонных лет.

Зачин этого стихотворения, созвучный известной молитвенной формуле — «Во имя отца и сына и святого духа», исполнен торжественности, но сразу же за ним следует авторская мысль. Уже в первых двух строках возвещается все, что далее экспонировано во второй строфе: вся природа в целом представляет собой лишь вариации единого, божественного начала. Мироздание не отделено от творца, который воплощает себя в нем, и самовоплощение это неиссякаемо. Бог как олицетворение разумного миропорядка и есть созидатель нравственных основ, придающих смысл жизни человека, — это вера, доверие, любовь, труд. О них вновь и вновь напоминал в старости Гёте, а о боге как таковом даже не упоминал. Гётевское кредо сводилось к следующему: можно принять на веру наличие высшего существа, абсолютного и бесконечного, однако его нельзя персонифицировать и непосредственно узнать, как и дать ему имя. Человек, однако, может ощутить божественное начало во всем сущем, понимая природу как бога-природу; он может увидеть в частном подобие великого целого, наслаждение отблеском бесконечного и тем довольствоваться. «Истинное, идентичное божественному вообще не может быть познано нами непосредственно; мы созерцаем его лишь в отблеске, в примере, символе, в его частных и сродственных ему проявлениях; мы воспринимаем его как непостижимую жизнь и, однако, не можем отказаться от желания его постичь» («Опыт учения о погоде»).

Человеку, способному созерцать мир незамутненным взором, довольно подобия, символа: через них ощутит он соприкосновение с бесконечным, времени неподвластным. И самый бег времени станет ему безразличен, коль скоро ему ведомо, что во всех превращениях сохраняется и остается жить единое и единичное.

В животворящей работе природы всегда присутствует деятельное божество. Но это никак не потустороннее существо, раз и навсегда создавшее природу и оставившее ее на произвол судьбы. Нет, божество непрестанно самоосуществляется в ней:

В письме к А. Г. Ф. Шлихтегроллю от 31 января 1812 года Гёте в характерных выражениях отмежевался от представлений Фрица Якоби о боге как сверхъестественном существе: такой бог, писал поэт, должен бы все больше отдаляться от реального мира, «тогда как мой бог все явственнее вплетается в него». Вот почему, если предыдущая строфа подчеркивала единство природы и бога, то следующая вещает нам о нравственном мире, живущем в глубине человеческой души:

Божественности Вселенной соответствует внутренний мир человека, но поскольку и здесь действует божественное начало, то вполне разумно стремление народов даровать имя бога лучшему, что есть в этом внутреннем мире. Так свойственно поступать и отдельному человеку. Здесь намечается своего рода плюрализм веротерпимости: всякому дозволено почитать и нарекать божественным то, что представляется ему наиценнейшим. Как и в раннем стихотворении «Божественное», так и здесь божественное начало непосредственно связывается с нравственной позицией человека. Не будь этого, бог пребывал бы только в природе и не воспринимался бы как таковой: только человек и создает бога своей этикой. Без человеческого гуманизма нет бога — таков дерзкий, многообязывающий постулат внутреннего религиозного чувства человека, могущий быть воплощенным лишь в конкретной деятельности. Гёте считал его для себя непреложным и им оправдывал свои политические суждения. Между тем и современникам его, как ныне и потомкам, осталось неясным, во всех ли случаях может быть оправдана этим неизменная приверженность поэта к установленному порядку.

Основная мысль строфы «У нас в сердцах миров живая ось» повторяется и в позднем стихотворении «Завет», написанном в 1829 году. Здесь Гёте также вначале ведет речь о природе. Благороднейшим символом ее порядка и красоты предстает Солнечная система; однако и внутри человека, в его душе, существует сродственный порядок, и средоточие его — нравственный закон:

Этот закон, заключенный в душе человека, есть эманация, отсвет, подобие высшего божественного закона. Ведомо это и Вильгельму Мейстеру, герою романа «Годы странствий Вильгельма Мейстера». Увидев с башни обсерватории простершееся над ним звездное небо, он задает риторический вопрос: «Какое право ты имеешь хотя бы помыслить себя в середине этого вечно живого порядка, если в тебе самом не возникает тотчас же нечто непрестанно-подвижное, вращающееся вокруг некоего чистого средоточия?» (8, 105). Здесь слышится отзвук кантовских слов насчет звездного неба над нами и нравственного закона в наших душах.