Виктор Шкловский - Лев Толстой

К познанию законов жизни своим путем шел Толстой и тогда, когда более чем два года писал книгу и считал, что им написано уже много.

И, как всегда, главные трудности в книге еще были впереди, хотя роман «1805 год», как часть «Войны и мира», впоследствии остался почти неизмененным.

Лев Николаевич пробирался непрерывно вперед даже тогда, когда при падении с лошади он сломал руку и на некоторое время, на несколько часов потерял представление о времени и ему показалось, что когда-то давно он ехал, когда-то давно упал.

Он скоро восстановил диктовку романа – с вправленной деревенской бабкой рукой, которую потом лечили московские доктора – лечили неудачно, оперировали, массировали.

И во время лечения Лев Николаевич, придерживая руку, в промежутках ходил по комнате и диктовал книгу, иногда кратко приказывая: «Вычеркни».

Миллионы предположений делаются во время написания книги, из них надо отобрать сотни решений, потом десятки; книги создаются записыванием и вычеркиванием, их стараются довести до одного решения.

За плечами писателя лежит пройденный человеческий путь. Он знает прежде написанные книги, знает прежние решения, испытанные способы изображать жизнь.

Работа продолжалась.

В «Русском вестнике» за 1866 год была напечатана вторая часть романа «1805 год». Уже рождался роман «Война и мир», и к маю 1866 года была написана первая черновая редакция. В этой редакции Пьер женился на Наташе. Андрей Болконский и Петя Ростов оставались живыми, Элен Курагина умирала.

Но хорошо все то, что умело строится, ломается и снова начинает строиться, а кончается не по образчикам, а по правде.

Все хорошо, что создается в результате преодоления. Лев Николаевич сломал старый роман, как неверно сросшуюся руку, и писал заново, меняя вариант за вариантом; он вводил элемент романа в новые соотношения; для разгадки истории не годились старые романные отношения и шаблоны: случайные встречи, совпадения, добрые советчики, смерти, происходящие вовремя, и воскресение главных героев.

Лев Николаевич то писал своими крупными и неразборчивыми буквами вариант за вариантом, то диктовал, торопясь, но не волнуясь, то говорил «вычеркни» и разгорался для того, чтобы, введя новый элемент познания, изменить всю старую структуру.

Он то давал военные рассуждения как высказывания героев, то делал из них отступления, то группировал их в специальные военно-теоретические главы, то в издании 1873 года выбрасывал их. Но он все время и неуклонно развивал свой способ передачи видения общего через показ частностей.

Поэтому Толстому была важна локальная достоверность детали.

Впоследствии И. С. Тургенев, критикуя в письме к П. Анненкову Толстого, писал из Баден-Бадена 14(26) февраля 1868 года. В письме есть следующее место: «…Толстой поражает читателя носком сапога Александра, смехом Сперанского, заставляет думать, что он все об этом знает, коли даже до этих мелочей дошел, а он и знает только что эти мелочи».

Толстой о 1812 годе знал чрезвычайно много. Прошли только пятьдесят лет от великих сражений; Толстому пришлось видеть и часто встречаться с непосредственными участниками боев и всей кампании, кроме того, он знал всю официальную и мемуарную литературу – русскую, французскую и много мелких книг, в которых сохранились точные, непосредственно по следам событий записанные детали, поразившие современников. Так, например, Толстой использовал книгу «Воспоминания очевидца о пребывании французов в Москве в 1812 году с видом пожара в Москве». Книга анонимная, написана она А. Рязанцевым. Из этой книги Толстой взял ряд мелких деталей: ограбление семейства, срывание с женщины серег, спасение ребенка от пожара и не упоминание об этих событиях, а черты событий. Толстой действовал методом метонимии, то есть он брал часть для того, чтобы читатель, поверив части, увидал целое как реальное. Своей манерой писания он повторял метод человеческого видения, которое видит сперва частное.

Хваля сказку Андерсена «Голый король», он в дневнике говорил, что искусство должно доказать, что король голый. Для того чтобы доказать характер 12-го года, его стихийность, его народность, величие народного подвига, для того чтобы отказаться от условного, Толстой должен был увидать Бородинское поле в реальности, до мелочей.

Лев Николаевич, от всех отрезанный, переставший писать дневники, погруженный в прошлое, пытающийся через прошлое понять настоящее, собирается поехать на реальное поле битвы, в деревню Бородино, где сотни лет пахали и убирали хлеб, косили и сушили сено крестьяне окрестных деревень, где сражались за пятьдесят лет от времени написания романа французы, двигающиеся на Москву, и русские, защищающие родной город.

Казалось, что уже пора было приступать к переговорам о печатании книги.

В 1867 году Лев Николаевич поехал для этого в Москву и еще для того, чтобы осмотреть Бородинское поле. Он уговорил жену и, оставив больных детей, уехал.

23 сентября ранним утром он приехал в старый Кремль, увидал узкие проходы, треугольные дворики, длинные дворцы и спокойные кремлевские широкоплечие многоголовые соборы.

Ему нужен был товарищ для поездки на Бородино, но все были заняты, и он поехал с двенадцатилетним братом Софьи Андреевны, Степаном Андреевичем Берсом, которого, конечно, звали тогда Степа.

Первые десять верст от Москвы были не тяжелы, но дальше дорога пошла по гатям: ехали старой, брошенной Можайской дорогой.

К тому же забыли дома провизию и погребец, и только у Степы оказалась корзиночка винограда.

Сто верст проехали за сутки. На Бородине остановились в Спасо-Бородинском монастыре, построенном на месте гибели генерала Тучкова его вдовой. Здесь была знакомая игуменья.

Два дня Лев Николаевич ходил по этому полю, где за полстолетия до того сражались с двух сторон более двухсот тысяч человек, где пало сто тысяч бойцов с обеих сторон. Все изменилось: избы перестали быть местами для засад, изгороди уже не были препятствием для кавалерии и прикрытием для пехоты, поля опять покрыты рожью, старые могилы уже не давали пестроты полю, земля сровнялась, была перекопана, перепахана.

Два дня ходил Лев Николаевич, искал очевидцев боя, узнал, что старый солдат, сторож одного из памятников на Бородинском поле, недавно умер. Лев Николаевич опять ходил, смотрел; Степа в монастыре играл с собакой, оставшейся от старого солдата.

Лев Николаевич хорошо знал по книгам эти места, но по дороге делал записи; первые записи он даже поручил заносить на широкую бумажку Степе. Ему казалось, что литературная работа проста и каждый может помочь. Степа записывал: Кутузов приехал на смотр, делал смотр в Цареве-Займище, поехал на Старицу и Зубцов. Он записывал, что 23 сентября – пятьдесят пять лет тому назад – была хорошая погода, что «Горки – высокий пункт». Таких отрывистых записей восемь.