Николай Амосов - Книга о счастье и несчастьях. Дневник с воспоминаниями и отступлениями. Книга первая.

Работал сначала в Харькове, возглавлял Институт переливания крови, потом переехал в Киев. Потом война, окружение, освобождение, достиг видного хирургического поста в армии. Кафедру получил в конце сороковых годов и вел ее двадцать лет. После семидесяти перешел на положение консультанта - поторопился, как потом говорил, силы его не покидали почти до последних месяцев.

Грустно было к нему идти. Начало конца. Опухоль в животе явно прощупывается, и он сам ее находит. Порадовало только одно (если можно употребить это слово в такой ситуации): держит себя в руках. По крайней мере внешне. "Умирать не хочется, но если уж пришло время, что ж, так и будет".

Расспросил о съезде хирургов, о делах в клинике, посетовал на мои несчастья... С трудом пересел в кресло, выпили кофе. Почти ничего не ест, говорит, что пища плохо проходит из желудка... И нет желания есть.

Хочет оперироваться. Не надеется на радикальное удаление опухоли, но нужно сделать желудочно-кишечное соустье, чтобы питаться... И не только для этого. Он давно говорил, что отравится, не допустит бессильного тягостного умирания, "уже таблетки приготовил". Я это воспринимал с сомнением: многие говорят, редко кто выполняет. Болезнь ослабляет психику, парализует волю.

Вот его слова об операции:

- Если не сделать анастомоза, то лекарство не пройдет в кишечник и не подействует.

Очень хорошо знаю двойное и тройное дно человеческих слов. Даже искренне произнесенные, они не обязательно правдивы. Правду знает только "господин подсознание". Думаю, что дед немножко надеется на возможность радикальной операции. Я говорил с ним откровенно, как с хирургом, но эту мысль легонько подкинул. А вдруг?

Он уже мысленно перебрал хирургов, остановился на Александре Алексеевиче Шалимове, в его институте лучше всех представлены болезни поджелудочной железы. Согласен с ним. Обещал поговорить с Сашей, по старому знакомству...

С тяжелым сердцем ушел домой. Близкий человек, друг собирается уходить. Спрашивал:

- Страшно?

- Нет.

Допускаю. Наверное, тоже сумею себя убедить - не бояться. Когда придет время.

В понедельник, 29-го - четыре операции с АИКом - все, что позволяют сделать ресурсы крови. (Лето, доноров мало.) Три врожденных порока, четвертый - клапан. Все сделано по инструкции, закончил около шести часов. Пошел домой, когда больные лежали уже без трубок в полном сознании. В душе осторожное ликование:

"Не может быть, чтобы не наладил дело!" Теперь до конца года придется не ослаблять контроля, сидеть, чтобы компенсировать потери июня, чтобы снова почувствовать уважение к себе, частичную радость неполной победы.

Но... не сбылось.

В десять вечера дежурный доложил:

- Полчаса назад у больной Б. с митральным протезом внезапно возник приступ судорог, пришлось интубировать, сейчас без сознания.

В первый же день - и такой удар! Значит, действуют какие-то неизвестные силы за пределами моего контроля. Не остановить их моими методами... Провалились самонадеянные декларации "сам всех прооперирую и не допущу".

Во вторник, после бессонной ночи, сделал четыре легкие операции при межпредсердных дефектах. "Без проблем". (Еще бы!) Больная Б. без сознания, на искусственном дыхании.

Но выяснилась интересная деталь: у нее и до операции были приступы судорог, видимо, в связи с перенесенными микроэмболиями. Это не проявилось в нервных расстройствах, но муж об этом не сказал. (Все равно бы оперировали, это встречается не так уж редко...)

После этих несчастий стал особенно строго предупреждать родственников. Примерно так:

- Я ручаюсь, что сделаю свое дело хорошо, ошибки: одна на сто. Но искусственное кровообращение и сопутствующие поражения органов часто дают различные осложнения, которые мы не можем предвидеть. Поэтому оперировать нужно, только если угроза жизни в ближайшие год-два-три, если не может работать, живет на лекарствах...

Но никого эти предупреждения не останавливают. Несмотря на несчастья, что переживает клиника, ни один больной не отказался от операции.

В пятницу я улетел в Крым. Крымское "Знание" давно пригласило прочитать лекции - воспользовался, чтобы посетить родных в Старом Крыму. С утра провел в клинике конференции, сделал обход - больная Б. жива. (А вдруг?)

Двух дней в Крыму было достаточно - расслабился.

Больше полугода не писал. Смутно было на душе. О клинике не хотелось, а о чем еще? Впрочем, над "отступлениями" работал, шлифовал - может быть, пригодится.

В июле все-таки удалось выправить положение. Почти все операции с АИКом делал сам - иногда по четыре. Смотрел, сидел до ночи. Результаты понемногу улучшились. Исчезли мозговые, осложнения.

Но настроение не поправилось. Угнетала непонятность и безнадежность. Если удалось значительно снизить смертность за целых десять месяцев, то почему она снова повысилась? Когда разбирался без эмоций, то не нашел существенных отклонений в ведении больных в тот роковой июнь. Если не знаешь причин ухудшения, то нет надежды достигнуть устойчивых результатов, душевного комфорта.

Поэтому решил в августе идти в отпуск. В настоящий, на все два месяца. Чтобы не звонить в клинику. Хотелось проверить, смогу ли жить без хирургии. Правда, побоялся совсем детренироваться и три дня оперировал - девять операций, благополучно. Еще раз сделал пробный выезд на дачу (Лида моталась туда почти ежедневно), и опять не понравилось. Так и сидел в своей комнате весь август. Было даже приятно - никакого груза на душе. Хочешь - думай о высоких материях, хочешь - смотри телевизор, если читать надоест. Для моциона можно посмотреть в магазинах новые книги, пластинки или радиоаппараты, а вечером сходить с Чари на "Гончарку" (в летнее время этот пустырь спасает собачников от преследований граждан и дворников).

Только смерти полностью не оставили.

Умирал Федоровский.

Тяжело было его навещать даже раз в неделю. Саша Шалимов (академик) прооперировал. Опухоль неудалима, как и предполагали, наложил соустье между желудком и двенадцатиперстной кишкой. Конечно, больному сказали, что все сделано радикально...

И он поверил. Что значит инстинкт жизни! Опухоль явно прощупывалась, рвоты продолжались, кахексия нарастала, а он, опытный, здравомыслящий профессор, хирург, надеялся на близкое улучшение почти до самого конца. Конечно, уже не вспоминал о приготовленных таблетках...

Похоронили 20 августа. Жалко деда! Еще одна фотография прибавилась в моем пантеоне под стеклом на рабочем столе. Борис Коточигов, Аркадий Бочаров, Кирилл Симонян, Вадим Евгеньевич, Юрий Петрович Дольд-Михайлик, Юлик Березов, а теперь и Федоровский. С ними вместе и карточка нашей первой погибшей Чари, пусть они не обижаются на такую компанию... Они все тут как живые, поддерживают меня.