Филлип Боссан - Людовик XIV, король - артист

Посвящение трагедии Расина «Александр Великий»:

Ваше Величество,

перед Вами мой второй опыт, не менее дерзостный, нежели первый. Не довольствуясь тем, что в заглавии этой пиесы красуется имя Александра, я ставлю рядом с ним Ваше, государь, собрав тем самым воедино все самое великое, что принесли нам нынешний и минувшие века. Осмелюсь надеяться, что Вы, ваше величество, не осудите этой второй дерзости, как не отвергли и первой. Несмотря на то, что многие пытались представить Вам моего героя в ложном свете, Вы, едва узрев его, признали в нем подлинного Александра. А чье суждение на этот счет более драгоценно, чем суждение короля, не уступающего в славе великому завоевателю древности, короля, пред которым «умолкла земля», как сказано об Александре в Писании? Мне ли не знать, ваше величество, что их молчание есть не что иное, как знак изумления и восторга, и что добродетелями своими Вы внушали к себе больше почтения, нежели силой оружия! Но почтение к Вам, государь, отнюдь не умаляется оттого, что Вы стяжали его не огнем и мечом. Вы, ваше величество, проложили к вершинам славы новый путь, куда трудней того, что избрал Александр. Нет ничего невероятного в том, что молодой человек одерживает победы и ввергает в пламя войны всю землю. Нет ничего невозможного и в том, что юность и удача приводят его стезей побед в самую глубь Индии. В истории несть числа молодым завоевателям. Известно, как Вы сами, ваше величество, искали случая блеснуть отвагой в том возрасте, когда Александр еще терзался завистью к победам своего отца. Но да позволено мне будет заметить, что до Вас не бывало государя, который, будучи в летах Александра, поступками уподобился бы Августу. [9] Расин. Александр Великий. С. 92.

Но, спросите вы, о чем тут вообще речь? И о ком? Об Александре или о Людовике XIV? Это авторское предисловие к трагедии Расина или панегирик, вступление к очередному историографическому сочинению о Короле-Солнце (написанием подобного Расин займется через пятнадцать лет)? Но нет: сюжет — Александр. И тем не менее не возникает сомнения, что все, что мы только что прочли, — о короле...

У музыкантов есть для этого слово, не имеющее эквивалента в литературе. Применительно к фуге говорят о «теме» (мелодии, управляющей всем произведением, которая слышна сначала одна, без всякого аккомпанемента), и «контртеме» — противосложении (другой мелодии, которая продолжает первую, но в многоголосии фуги накладывается на первую тему). Считается, что она аккомпанирует первой, точнее говоря, сопровождает ее, подчинена ей, всего лишь «следует» за ней. Однако музыкальное искусство использует здесь чудесную особенность психологии восприятия. Тему уже слышали, и она хорошо укоренилась в памяти, и потому далее всегда слушают противосложение, едва оно появится. И по закону фуги комментарием интересуются больше, нежели поводом к нему, и вспомогательное на время становится сущностью. Эта музыкальная форма, торжествующая (случайно ли?) в музыке той эпохи, исчерпывающе характеризует культуру, чья главная забота — искать не спрятано ли чего-нибудь в глубине, чье первое побуждение — разобрать, распутать то, что стоит за тем, что сказано. Наша тема — Александр; контртема — король. Говорят о греческом герое, но каждый слышит другое имя.

Нельзя все же сказать, что трагедия «Александр» — произведение «запертое на ключ» (13). Уже до поднятия занавеса мы держим этот ключ в руках, Расин его нам дает. Это счастье для нас, несчастных, опоздавших на три столетия и не видевших Его Величества, шестью месяцами ранее танцевавшего Александра в «Балете рождения Венеры», — необходимо, чтобы нам ясно сказали то, что всем современникам глаза кололо. А хотите знать, с кем танцевал король (уточним дату: 26 февраля 1665 года)? С Генриеттой Английской, изображавшей прекрасную Роксану. Расшифровывайте, если вам угодно...

Но завеса приподнимается в первых же строках «Александра», которого в наши дни больше не играют, но которого в XVII веке обожали и играли гораздо чаще, чем «Беренику» и «Полиевкта»:

Поместите в контртему все, что современникам было хорошо известно: победы в Лотарингии и во Фландрии (видевших кавалькаду растрепанного молодого короля), победы, которые привели к миру на Пиренеях; унижение Испании и Австрии; союз с Англией; свадьба и триумфальный кортеж в Париже. Да, Людовик XIV в 1665 году был увенчан славой.

И все же, нет: это не тот грозный завоеватель, «зажегший пожар по всей земле», о котором говорит тема. Ибо контртема между 1660 и 1665 годами — король-миротворец в ореоле славы: Л юдовик XIV более велик, чем Александр, поскольку приносит миру мир. Такой же блестящий, но также нежный, учтивый, галантный, элегантный и отшлифованный придворными балетами — Александр, которого написал Лебрен. Нет, он еще не захватил Голландию, не осадил Турне, не окружил Ауденар-де, не завоевал Дуэ, не взял Доль и Безансон.

Вот как его описывают, поскольку он появляется только в конце III акта, а до того о нем лишь говорят:

А вот и он сам, когда впервые открывает рот в III акте: Александр:

Слава и победа; жалость и доброта; галантная и нежная любовь — совершенный герой романа в его трех ипостасях. Герой, которого нам представляет Расин, — не Александр; решительно, это Полександр. Можно точно, фраза за фразой, воспроизвести дефиницию, которую дает мадемуазель де Скю-дери в «Великом Кире», помня, что это было любимым чтением юного Людовика XIV, увлеченного Марией Манчини. Все сводится к двойной игре зеркал, где прециозный роман отражается в галантной трагедии, и вместе они отражают нам воображаемый портрет Короля-Солнца, каким он себя видел — и каким его видели — в 1665 году и каким его писал Лебрен: