Филлип Боссан - Людовик XIV, король - артист

В данный момент, пока Бернини по-своему схватывает и переводит в мрамор отвагу и страсть, Расин угадывает другую сторону: сентиментального мечтателя, наделенного богатым воображением. (Осторожно: сентиментальные люди иногда — страшные эгоисты.) Он создает трагедию, целиком выдержанную в прециозном и героическом духе романов, которые король читал во времена Марии Манчини и которые составляют сердцевину его литературного образования. Люди никогда не расстаются с литературой, прочитанной, когда они впервые полюбили чтение и сами были влюблены, а особенно — и это как раз тот случай — когда именно влюбленность привила вкус к чтению. Людовик XIV уже любит Лавальер, но образ, с которым он себя идентифицирует, не изменился и не изменится очень долго, даже когда он будет влюблен в маркизу де Монтеспан. Гораздо позднее те же образы вернутся, набросив флер на предписания суровой мудрости, которым король начнет следовать в зрелом возрасте в обществе мадам де Ментенон. И Расин всегда будет рядом, читая ему.

О чем мечтает пятидесятивосьмилетний набожный король, когда Расин читает, как подтверждает нам Данжо, «Жизнь Александра», чтобы победить его бессонницу?

А пока двадцатишестилетний Расин пишет двадцатисемилетнему королю в конце письма-посвящения трагедии «Александр» удивительные слова, содержащие прорицание:

И я предвижу, что по мере того как будут созревать мои способности, Вы, ваше величество, увенчаете себя новыми лаврами. Быть может, став во главе армии, Вы позволите нам завершить сравнение между Вами и Александром и присоедините славу завоевателя к уже приобретенной Вами славе мудрейшего монарха в мире. Тогда-то и придется Вашим подданным со всем усердием приняться за описание Ваших великих деяний. Да не будет у нашего государя причин сокрушаться, подобно Александру, что среди его присных некому оставить потомкам память о его добродетелях. [19] Расин. Александр Великий. С. 93.

Людовик XIV еще не присоединил Соединенные Провинции, не взял Маастрихт, не потопил испанский флот в Палермо. Он думает о герое «щедром, но не ко всем подряд, справедливом к своим врагам», каким Александр предстал Пору.

Расин еще не написал ни «Андромахи», ни «Федры», ни «Аталии»; он едва начал свою драматическую карьеру — единственное, что имеет цену в наших глазах. Но в посвящении «Александра» он будто уже задумывает историческое описание перехода через Рейн, которое действительно осуществит через двадцать лет, и его деятельность автора трагедий, едва начавшись, будто уже становится второстепенным эпизодом службы королю.

Следует ли из этого, что нужно в корне пересмотреть наш взгляд на карьеру Расина, зайдя еще дальше, чем Раймон Пикар, и сказать, что отданные театру годы (их едва наберется тринадцать, с 1664 по 1677-й) — не более чем переходный этап, и что цель, которую он поставил в своей жизни: жить рядом с королем, читать ему, писать его историю, «передав», как он говорит, «потомкам память о его добродетелях», чтобы Король-Солнце стал благодаря ему «более великим, чем Александр»?

Весьма возможно.

Но мы еще не закончили с Александром. Когда Лебрен получил приказ «написать несколько картин на сюжет об Александре», получил ли он в то же время также и «прекрасные идеи», исходящие от короля? И не чудесный ли успех его «Персидских цариц», которые сразу же и надолго стали считаться шедевром и одним из величайших творений французской живописи, вкупе с дифирамбическим отзывом, который опубликовал Фелибьен, подсказали ему желание продолжать? Вполне возможно, но интереснее наблюдать за ходом вещей. Сначала, как Лебрен говорит своему биографу Нивелону, он задумывает три картины «одинакового размера, выбранных, чтобы лучше представить характер и дух Александра». То есть он думал о серии, о цикле, об ансамбле: картины должны составлять единство. Это до некоторой степени в моде, начиная с четырех «Триумфов», заказанных Ришелье Пуссену. Избранные сюжеты образуют последовательность: Александр, разрубающий Гордиев узел; Александр, извиняющийся перед Ти-моклеем; Александр с супругой Спитамена. Сознаюсь, что не знаю, как именно можно изобразить сцену с супругой воина, долгое время сопротивлявшегося Александру, однако первые две изображали бы героя горячего и решительного (Гордиев узел), но учтивого и великодушного (Тимоклей). Спокойные мизансцены и простые сюжеты. Ни одна из трех картин не была выполнена, и нам ничего не осталось, кроме нескольких подготовительных эскизов. Новый образ очень быстро занял место предыдущего: Александр-завоеватель в пылу битвы.

Шантелу рассказывает, что 10 октября 1665 года Бернини отдал Лебрену визит. Он мог бы сделать это раньше, пробыв в Париже пять месяцев и уезжая уже через десять дней. Он восхитился двумя полотнами: «Триумфом Александра» и «Переходом через Граник». «После того как многое было рассмотрено, господин Лебрен вынес во двор «Битву при Гранике», которую написал, когда король был в Гобеленах. Кавалер рассмотрел и ее, отойдя подальше. Затем повторил множество раз: "E bella, e bella...» [20] Превосходно, превосходно (ит.).

Немного суховато для комментария. Ясно, что Бернини ненавидел Лебрена.

Через четыре года Лебрен написал «Битву при Арбеллах», затем «Александра и Пора», картину, по общему мнению, вдохновленную трагедией Расина. Итак, четыре эпических сюжета, огромные батальные полотна с десятками персонажей, галопирующие и становящиеся на дыбы кони, воинственные бойцы, бегущие и кричащие, горы трупов, разбитые колесницы. Колоссальные размеры (пять метров на более чем двенадцать), невероятно сложная композиция (особенно в «Битве при Арбеллах»), в которой сведущие могут оценить тщательную проработку деталей.

Тем временем модель (вернее, контртема, то есть Людовик) изменилась: выиграны еще две кампании, и даром что последняя из картин серии опять посвящена добросердечию Александра, явленному Пору, уже не время великодушного героя или воздыхателя «Персидских цариц», но время битв и побед.

Это еще не все. Продолжение весьма интересно, поскольку все окончилось ничем: всегда нужно искать причину, по которой проект останавливается, а цикл остается незавершенным. Лебрен задумал поход Александра в Иудею, смерть жены Дария, смерть Дария, смерть Александра. До нас дошло несколько разрозненных рисунков. Всего должно было быть девять картин, даже двенадцать, считая первые три, причем некоторые почти в тринадцать метров длиной. Зачем? Чего он хотел? Куда он метил? Единственное, что можно с уверенностью сказать: он задумывал необъятную галерею, в которой была бы собрана воедино вся эпопея Александра. Где? Это могло быть осуществлено только в Лувре или в какой-то другой королевской резиденции: о Версале еще не помышляли. Но только в королевском замке можно было найти пространство, позволяющее развернуть подобный проект. Добавим- и подобный сюжет.