Виктор Шендерович - Изюм из булки

Цветовая гамма, говорил Жук… работа со светотенью… композиционное решение… обратите внимание на собачку …

Я обмирал от наслаждения — так это было изящно. Пять минут монолога — и ни единого шва, ни малейшего усилия, никаких следов внутренней работы! Когда с собачкой было покончено, все уже не смеялись, а всхлипывали от смеха. Тогда Вадик нравоучительным голосом сказал:

— Перейдем к следующей картине… И обернулся наугад.

За его спиной никаких картин не было. На стене висели обычные часы. Но паузы в монологе Жука не случилось.

— Эта картина называется «Латышские стр е лки», — сказал он.

На его визитке еще в давние годы значилось: «Вадим Жук, отец Ивана». Ване в ту пору было совсем немного лет, и такая самоидентификация воспринималась милой шуткой.

Как писалось в старых романах: прошли годы…

Недавно у меня брала интервью молодая журналистка. Среди прочего, поинтересовалась, кто пишет куплеты в программу «Плавленый сырок». Я назвал Вадима Жука, предупредив: вы вряд ли знаете это имя…

— Не знаю, — призналась она. — Я знаю — Ивана Жука!

— А кто это? — поинтересовался я.

— Ну как же! Известный рок-музыкант. Правильно было написано на той визитке!

Дело было в «Литгазете», в редакции «Клуба 12 стульев», в лучшие его годы. Появиться на шестнадцатой полосе было тогда большой честью, и некий автор, немолодой уже человек, получив гонорар за пару опубликованных накануне фраз, нашел ему наилучшее применение: купил бутылку хорошего армянского коньяка и пришел в редакцию — крепить контакты…

А коллектив редакции был, мягко говоря, пьющий. Оттопыренную полу пиджака, разумеется, заметили сразу — и с нарастающим нетерпением ждали, когда? автор вынет и поставит. А тот все мялся, мучаясь порочностью замысла. Наконец, решился и водрузил-таки свой коньяк на стол, за которым сидел редактор Виталий Резников.

Резников поднял голову и увидел бутылку. Перевел глаза на автора. Снова посмотрел на бутылку. И строго спросил:

— Что это?

Автор похолодел и забормотал что-то невнятное про свою благодарность…

— Вы хотели предложить мне взятку? — холодно уточнил Резников.

Автор подавился благодарностью и понял, что это конец. На дворе стояли строгие семидесятые годы.

— Взятку. Мне. В рабочее время… — вслух продолжал осознавать размеры человеческого цинизма редактор Резников.

Автор воровато схватил бутылку и попятился к дверям.

По мнению Владимира Владина, рассказывавшего мне сию историю, в этот момент в двух шагах от смерти находились уже двое. Гость был на грани инфаркта, а редактора (если бы из редакции ушла бутылка армянского коньяка) убил бы коллектив.

Несчастный уже исчезал с поклонами в дверном проеме, когда Резников сказал:

— Стойте!

И царственно объявил:

— Ваше счастье, что я беру взятки!

Ко времени встречи с Никулиным я уже вполне представлял главное проклятье его жизни: разумеется, каждый второй из числа узнававших (а узнавали все) норовил схватить классика за локоть и рассказать ему анекдот.

Я это знал — и все равно не удержался: Юрий Владимирович, а вы слышали такой-то анекдот?

— От вас — еще нет, — смиренно ответил Никулин.

Место действия: джип с наворотами.

Действующие лица, они же исполнители: поэт Игорь Иртеньев, бард Михаил Кочетков, ваш покорный слуга и некто Леша — хозяин джипа, здоровенный детинушка, работавший в ту пору администратором у известного эстрадного артиста.

Обстоятельства: едем вместе из посольства, где получали визы.

Теперь — собственно история.

У светофора хозяин джипа, увидев уазик военной автоинспекции, вдруг сказал:,

— Во! А у меня в армии смешной случай был…

И начал рассказывать, смешной случай. Звучало это примерно так:

— Это уже перед дембелем было. Иду я старшим патруля, вижу — чурка какой-то в шинели. А у меня глаз наметанный, я сразу вижу: самовольщик. «Стой, ко мне!» — а он бежать. Ну, я за ним. А он, сука, маленький, но шустрый., Но я ж спортом занимался, у меня ж дыхалка… — я на принцип! Пять минут за ним бегал: он на станцию, я туда, он по путям — я за ним! И на запасных догнал! Он, сучонок, сдох через рельсы бегать. Догнал я его — и как дам по балде! Он с копыт — башкой об уголь (там склад был) — и лежит. Ну, я сел на рельсы, отдыхиваюсь, жду, пока ребята подойдут. И представляете — застудил яйца! Мне на дембель, а у меня вот такие вот стали, как у слона! А куда мне такие — мне ж на дембель! В медсанбате потом кололи какой-то гадостью — стали маленькие… Только чего-то совсем маленькие. А куда мне маленькие, мне ж на дембель…

И замолчал. А обещал смешной случай.

Он посидел еще, охваченный неожиданным воспоминанием, а потом бросил через плечо Иртеньеву:

— Теперь ты смешное расскажи. Игорь думал не больше трех секунд.

— А я, — сказал он, — как-то в армии иду в самоволку, а навстречу — патруль. А старшим патруля — здоровенный такой детина. «Стой, ко мне!» Ну, я бежать, а он за мной. Здоровый, гад — спортсмен, наверное… Где-то на путях догнал — и как даст по башке! Я упал, ничего не помню… На гауптвахте сидел… А дембель этот (ребята потом рассказывали) яйца себе застудил. На рельсах сидел, идиот.

Игорь несколько секунд помолчал, очень довольный своим рассказом, а потом бросил:

— Шендерок, теперь давай ты смешное рассказывай! Ну, мне в этом сюжете — что оставалось?

— А я, — говорю, — служил в медсанбате. Привозят к нам как-то старшину — вот с такими яйцами! Мы начали ему колоть — они у него совсем маленькие стали. Фельдшер меня тогда спрашивает: мы чего ему колем? Я говорю: откуда мне знать, ты ж раствор даешь, мое дело шприц…

Хозяин джипа уже давно сидел, вцепившись в руль, и боялся повернуть голову.

А сзади сидел несчастный Миша Кочетков: снаряд сюжета неотвратимо летел к нему, и Кочетков, правилам композиции не чуждый, это понимал.

— Давай, Миш, — сказал я, — теперь ты смешное рассказывай.

— А я, — сказал Кочетков, — в прошлой жизни был яйцом. Обыкновенным мужским яйцом…

— написал поэт Губерман.

Сажать за стихи было неловко — поэтому система судила Игоря Мироновича за скупку краденого. Друг Губермана, в будущем известный социолог Всеволод Вильчек, был свидетелем этого удивительного процесса.

…Губерман, страстный коллекционер, дал пятьсот рублей неким молодым людям, обещавшим достать для него старинные иконы. Этот эпизод, вскрытый следствием, должен был показать лживость и аморальность подсудимого. Пятьсот рублей! Незнакомым людям!