Вячеслав Кондратьев - Селижаровский тракт

А лес редеет. Отбежали назад большие ели, пошел молодняк - березки тоненькие, осинки, и сквозь них просвечивается что-то белое, большое. Поле боя, наверно? Что такое поле боя? Коншин хочет остановиться, осмотреться, но проводник убыстряет шаг, торопится. Рассвет хотя и медленно, но высветляет все вокруг.

Наконец обрывается лес перед оврагом, и метров сорок тут открытого пространства, а за ним редкая рощица, и оттуда тоже дымки вьются. Налево поле уже видно хорошо, и все глазами туда, но еще темно, и конца этого поля не видать, и что за ним, неизвестно, лишь у края чернеют развороченной землей несколько воронок.

- Пойдете туда, - говорит проводник. - Там вас лейтенант встретит. Перебегайте по одному. Это место простреливается. Но пока темно - ничего, не робейте. Ну, бывайте. - Он прикладывается к каске и быстро утопывает по целине, минуя тропку, занятую столпившимся взводом.

И стало без него как-то одиноко и страшновато. Подошли командиры отделений.

- Людей не растеряли? - спрашивает Коншин.

- Все туточки, - шепотом отвечает командир первого отделения, ставший помкомвзвода.

- Диков?

- Куда ему деться? Здесь.

Взвод стоит, переминаясь с ноги на ногу, взмокший от быстрой ходьбы, окутанный легким облачком пара, умаянный бессонной ночью, да и всей этой дорогой.

Коншин приказывает перебегать овраг. И каждый перебегает его по-своему: кто помешкав немного, кто сразу, как в холодную воду, с размаху, кто пошептав что-то про себя, а кто и перекрестившись... Кое-кого приходится подталкивать в спину, приободрить матюком, что и делают отделенные почти шепотом, боясь поднять голос, потому как уже где-то неподалеку - немец...

- А ну, по-быстрому! Давай, давай, не робей...

Коншин перебегает овраг последним и сразу же у опушки сталкивается с лейтенантом - возбужденным, с красными, усталыми глазами.

- Понимаешь, наступали два раза - ни хрена не вышло, хриплым полушепотом выкладывает лейтенант. - Осталось двадцать. Держим оборону. Коротко обстановочку. Подойдем ближе. - Он хватает Коншина за рукав телогрейки и тянет к краю леска.

То, что видит Коншин на поле, наполняет его ужасом. Он с трудом понимает лейтенанта и все смотрит и смотрит на заснеженное бесконечное поле с ржавыми пятнами воронок и раскиданными трупами...

- Это Паново, это Овсянниково, там слева Усово, - поясняет лейтенант. Наступали на Овсянниково. Как видишь, немцы с трех сторон. Сейчас рассредоточь людей. Как рассветет - начнет давать. Ну, все ясно?

Коншин не отвечает, не сводя глаз с поля... За ним чернеет деревня со скелетами деревьев, а дальше - лесок. Справа тоже деревенька. На поле подбитый танк и три черных пятна около него...

- Да очнись ты! Все ясно?

- А где окопы? - бормочет Коншин.

- Окопы? Чего захотел! Нет тут ни черта! Ну, бывай, желаю удачи. Не забудь выставить наблюдателей.

Лейтенант торопливо собирает своих людей и резко перемахивает с ними через овраг - второй взвод первой роты остается один...

Люди сбились в кучу посреди рощи и ждут... Ждут от Коншина каких-то действий, какой-то команды, а он, очумелый от всего виденного, не может собраться с мыслями и стоит, уставившись на поле, представляя уже ясно, что сегодня, может, через несколько часов, может, через час, придется ему и его взводу бежать по этому полю... У него странно обмякают ноги, ему хочется присесть, он оглядывается, ища места, куда бы, но встречает тяжелые ждущие взгляды, направленные на него, и среди них черные грустные глаза Савкина, немым укором напоминающие - думать надо, командир, думать...

И эти взгляды, и сознание, что пятьдесят два человека ждут от него каких-то слов, каких-то решений, сгоняют одурь страха с Коншина, и он начинает озираться, ища какие-нибудь укрытия, но у края рощи только выкопанные в снегу ямки, жалкое подобие окопов для стрельбы лежа...

- Будем занимать оборону. Командирам отделений рассредоточить бойцов! Интервал как можно больше. Скоро начнется обстрел, - повторяет он слова лейтенанта.

А что такое обстрел? Как спасти от него взвод? Ни землянок, ни блиндажей, ни окопов! Только эти ямки! Коншин вспоминает, какой невероятной толщины должен быть бруствер снежного окопа, а тут... А мины? Коншин ни разу не видел, как они рвутся, слабо представляет он и их убойную силу.

- Выставить наблюдателей, - вспоминает он совет лейтенанта. - Дать секторы наблюдения и обстрела.

Что же такое минометный обстрел? Как уберечь взвод? Неужели вот так, не вступив даже в бой, потеряет он людей? Что же делать?

Отделенные разводят людей, выставляют наблюдателей, а Коншин, вынув малую саперную лопатку, начинает углублять ямку, которую кто-то до него копал. Но лопатка вскоре утыкается в мерзлую землю, колупать которую уже бессмысленно. Ни на сантиметр не поддается каменная земля. Коншин бросает лопатку, откидывается телом к стволу дерева и неверными пальцами свертывает цигарку. Становится опять холодно, и опять начинает бить мелкая дрожь.

Медленно, очень медленно светлеет покрытое облачками серое небо, и промозглый холодный рассвет постепенно высветляет рощу. Коншин поднимается, оглядывается: стреляные гильзы, пробитые каски, брошенные противогазы, цинковые ящики с патронами, котелки, кружки, окровавленные бинты - все это валяется вокруг в снегу в страшном и непонятном беспорядке. Это поражает. Как все военное имущество береглось в кадровой! Давали наряд за пыль на противогазе. Отчитывались за каждый выстреленный патрон в нескольких ведомостях. Ржавчина в канале ствола - ЧП. А тут все изломанное, словно никому не нужное, разбросано по роще. И этот непорядок тяжело действует на Коншина.

Подходит Савкин.

- Какие впечатления, товарищ командир? - спрашивает он со своей обычной улыбкой.

- Пока ничего, - как можно бодрее отвечает Коншин.

- Где у вас капсюли от гранат?

Коншин залезает в карман брюк и достает их.

- Положите в левый карман гимнастерки... Понимаете, почему?

Не совсем.

- У нас одному полбедра отхватило. Пуля как раз по карману брюк скользнула... ну, они и взорвались.

Коншин теперь понимает и перекладывает завернутые в бумажку капсюли в карман гимнастерки... Да, если пуля или осколок попадет сюда, то уже не важно, взорвутся они или нет...

- Теперь лопатка... - продолжает Савкин.

- Что лопатка?

- Выньте из чехла и заткните за пояс железякой вниз Поняли? Вот так. Живот прикрывает...

Коншин понимает. Но эти приготовления к тому, что в твое тело будут входить пули или осколки, и то бесконечно малое, что ты можешь сделать, чтоб его защитить, заставляет тошнотно заныть низ живота и вызывает нервную зевоту, которую он не может унять.

- Почему нет окопов? - спрашивает он Савкина, чтобы что-то сказать и этим разговором скинуть с себя то противное и унизительное, что копошится в душе.