Емельян Кондрат - Достался нам век неспокойный

- Товарищ полковник, он меня в предатели записывает, дезертиром назвал!

Лейтенант говорил, как в горячке,

- Успокойся. Иди в эскадрилью. Все будет, как было. Сразу догадался, что речь о Козюке. Надо поговорить с ним основательно и сейчас же, пока не наломал дров. Козюк явился с видом непреклонным.

- Что у вас с Косолаповым?

- Он уклоняется от боя. А вам же известен приказ - Верховного Главнокомандующего номер двести двадцать семь...

Приказ был известен на фронте всем. Он вышел в июле сорок второго года и получил свое второе название: "Ни шагу назад!". "Пора кончать отступление, - говорилось в приказе. - Ни шагу назад!.. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории... " Вводились жесткие меры борьбы с паникерами, нарушителями дисциплины.

- Косолапов не паникер, - говорю, - он храбрый летчик, что уже не раз доказал,

- Выгораживаете, - с сарказмом ответил на это Козюк. Лицо его раскраснелось, у него начинались знакомые мне "приливы болезненного самолюбия". - Но теперь ничего не выйдет! Я еще помню историю с Шаховым..,

Мне уже трудно было сдерживать себя.

- Послушайте, капитан!..

Вмешался Власов:

- Все видят ваше усердие, Козюк, но нельзя же молиться так, чтобы стену лбом расшибать. Хотите, скажу, отчего ваши конфликты? В центре всего сущего вы держите себя. В центре и над всеми. А в действительности вы случайный человек на этой работе. Вы вообще случайный человек на любой работе, где надо иметь дело с людьми. Вам нельзя с людьми. Есть такая категория, которым нельзя...

- Напрасно вы.

- Нет, не напрасно. Вот у Шахова был страх. Страх можно преодолеть, и, кстати, у Шахова уже получается. А презрение к людям не преодолеть. Его можно только сковать и лишить активности.

- Чем же мне лечиться? - не без заносчивости полюбопытствовал Козюк.

Замполит не обратил внимания на интонацию.

- Мне кажется, это не излечивается. Можно лишь сковать. Чем? Страхом... Вот тут страх как раз нужен. Страх перед тем, что безнаказанно не пройдет, что заметят, укажут, а то и накажут. Впрочем, - неуверенно заключил Власов, - может быть, потом человек перестроиться и больше...

- Не пойму, - на лице Козюка удивление, - кого мы судим - меня или Косолапова?

- Никого не судим, - ответил я. - Косолапов тут ни при чем. А вам надо перестать терроризировать летчиков. Это не дело: заклинило пушку, дал летчик "козла" на посадке, заболел - вы во всем видите попытки уклониться от участия в боях.

- Значит, будем считать, что Косолапова вы берете на себя? успокоившись спросил Козюк.

- Считайте так, - ответил я.

По-моему, Филипп Косолапов даже Козюка вскоре покорил. Изо дня в день, от боя к бою росло его мастерство, все ярче проявлялась отвага. Придет и день, когда на его груди засияет Золотая Звезда Героя.

Война отсчитывала последние дни сорок второго года. Старшина Алхименко уже и елку срубил, чтобы установить в столовой. Но в это время полк получил приказ: перебазироваться на аэродром возле станции Шум.

И снова на Волховский фронт. Снова - под Ленинград.

Такой долгий-долгий бой...

- Ну докладывай.

- Товарищ генерал, полк перебазировался, к боевым действиям готов.

- Готов? - переспросил командир корпуса. - Только что прилетели - и уже готов?

- У них отработано, - пояснил командир дивизии. - Одна эскадрилья берет в самолеты техников, вторая лампы, третья - чехлы. На новом месте, таким образом, все есть, чтобы моторы разогреть и сразу летать.

- Правда, - дополняю комдива, - каждому технику, пока подъедут остальные, приходится обслуживать по три машины, но ничего.

- Хорошо, что готов, - удовлетворенно говорит генерал Благовещенский.

- Как прошло перебазирование? - интересуется начальник политотдела.

- Было неважно с погодой. Плохая видимость. Обледенение начиналось.

- Лучше бы, конечно, подождать, - соглашается комдив генерал Кравченко. - Но нас торопили.

Командир корпуса пододвинул ко мне карту,

- А теперь слушай задачу. Мог бы поставить комдив, но раз уж я здесь...

В те дни готовился прорыв блокады Ленинграда, хотя об этом прямо еще не говорили. Поэтому и перебросили сюда наш авиационный корпус резерва Верховного Главнокомандования.

В любом большом или малом сражении у каждого свои особенности действий. На этот раз полку не придется подвешивать бомбы, ходить на штурмовку, сопровождать бомбардировщики.

- У полка особая задача: борьба за господство в воздухе. Что это значит? Держать под контролем небо, всюду успевать на помощь и обеспечивать превосходство. Помечено на карте все, что надо пометить, записано все, что надо записать, спрошено все, о чем надо было спросить.

Командир корпуса смотрит на часы.

- Поздно уже. Оставайся поужинать с нами.

Убрали со стола карты и бумаги. Ординарец внес дымящуюся картошку, раскрытые консервы, сало.

Минуту шло "молчаливое осмысливание" вкуса обжигающей картошки и холодного, сверкающего изумрудной изморозью сала.

- Ай, ка-ла-со! - засмеялся Благовещенский. Засмеялся и Кравченко.

- Так китайцы говорили, когда встречали нас после боев, - пояснил Благовещенский.

Оба они сражались в Китае. Известный уже в то время летчик-испытатель Благовещенский возглавил истребительную группу, был в ней и Кравченко. За отличия в тех боях оба стали Героями.

Я давно заметил неожиданность начала застольных бесед. Крякнут, закусят, пожуют, а кто-то потянет ниточку из совсем далекого клубка: "А помните, года три назад..." И необязательно будет значительное. Может, главное событие жизни, а может, и просто случай на охоте.

- Да... - протянул Благовещенский. - Был бы тогда старик близоруким, не есть тебе сейчас картошки. Разглядел-таки, что русский. А то вздумал топить, решил - японец. Ну уж перепутать тебя, Григорий Пантелеевич, с японцем!

Плотный, широкоплечий, крупнолицый Кравченко приглаживает пятерней густые, слегка вьющиеся волосы. Память воскресила случай, когда он сбил три японских самолета, но увлекся, и подбили его самого. Выбросился с парашютом, угодил в озеро. Подплыл старик рыбак и стал веслом колотить. Но на счастье, скоро разобрался. Потом посадили крестьяне советского летчика в паланкин и с почетом несли до городка почти двадцать километров, как он ни сопротивлялся.

- Да и вам не сидеть сейчас тут, если бы тогда чуть сильнее зацепило...

Они вспоминали былое, и как тогда с кем было, и кто потом куда подевался, и где теперь. Но разговоры за столом ведутся по одному принципу; в конце концов "все возвратится на круги своя".

- Должны, должны, Алексей Сергеевич, взломать блокаду. Как там люди заждались, как натерпелись! - говорит начальник политотдела.

- Трудно представить, как натерпелись, - соглашается Кравченко. - По льду Ладожского озера пока еще доставляют в город кое-что. Но начнется весна, и Дорога жизни перестанет существовать.