Григорий Коновалов - Былинка в поле

- Садись, - велел Автоном, останавливая гнедого.

Марька прошла мимо, незнакомо решительным шагом.

Встречь попадались подростки, отводившие коней в ночное.

- Сам едешь, а жена босоногая по колючкам сбочь дороги ушагивает, сказал один бойкий подросток.

- Не срами меня, садись, Марька.

Она остановилась на секунду, потом ускорила шаг.

Дома ждали ее две коровы. Но нынче она не стала доить их, взяла из люльки сына, села на табуретку у стены мазанки, дала ему грудь.

- Не наглядишься на своего Гришку! - сказала Фиена и, громко стуча подойником, пошла доить коров.

Марька, распеленав сына, пересыпала желтой деревянной гнилушкой пахи.

Домнушка сидела на порожке мазанки, палкой отгоняла кур и воробьев от вянувшей на скатерке лапши.

- Марька, дай мне своего-то крику на, - попросила Домнушка, протягивая руки на крик ребенка.

Мальчик пугливо смотрел на белые, как молоко, бельмастые глаза, прилипал к груди матери.

- Господи, боится он слепую... а прежде любили детки меня.

Марька ласково уговаривала сына пойти к бабке. Он вздрогнул, очутившись в ее сухих и тонких руках. Бабка держала его на коленях, задыхаясь от горькой радости, целуя теплую макушку, тихо плакала.

Василиса зашипела на нее:

- Когда ты развяжешь мои рученьки, сидень? - и пробовала отнять у нее мальчика. Но он уже не уходил от слепой.

- Господи, услышь мою слезницу, приобщи меня, грешную, ослобони людей от моих обуз, развяжи руки им, - сказала Домнушка.

Почуяв запах молочной упревшей каши, Домнушка попросила Марьку положить ей ложечки две.

- Бабаня, каша детская, невкусная. Скоро ужинать...

Помолчав, Домнушка опять попросила:

- Сама не своя, едун какой-то напал на меня.

Пока Марька доставала кашу, маслила, старуха забыла, чего просила. Но когда Марька хотела унести кашу, она вцепилась в чашку, заплакала. Несколько раз промахивалась ложкой мимо чашки, а зачерпнув, заносила куда-то чуть не за ухо. Вдруг широко открылись незрячие глаза, рот повело на сторону. Сползла с каменного порожка, и палка, служившая ей много лет, сиротливо притулилась к косяку.

Перенесли Домнушку в передний угол под образа. Она попросила у всех прощенья. А после соборования дышала так тихо, будто легкое майское дуновение порхало по избе.

С чувством светлой грусти Марька помолилась за скончавшуюся... Все корни, связывавшие бабку с повседневной жизнью, отболели, и плыла ее душа в иной мир тишайшего успокоения.

Фиену в этот вечер какое-то беспокойство так и гнало из дома. К удивлению Автонома, повела коней в ночное, почему-то вырядившись по-праздничному. Спутала в зеленой лощине и заиноходила в совхоз. Не терпелось повидаться со Степаном Кирилловичем, а заодно взглянуть на свою соперницу - жену его. У дубового колка повстречался ей Ермолай верхом на коне. Узнав, что идет она в совхоз, он натянул поводья, свесился с седла, касаясь бородой. Фиениной щеки:

- А зачем?

Увертливые ответы Фиены навели его на подозрительные мысли. И он поведал осторожно о совхозном кузнеце, очень схожем с покойным Власом.

- Сходи тихонько и осмотрительно. В кустах укройся.

Если он, значит, есть причина блюсти себя, жену не допускать. Только я тебе, мила, не говорил. Может, мае поблазнилось. Земляной дух морочит разум человека. Все в земле и от нее - любовь и злоба, благодать и убийство.

И она же все прячет. Нет лучше ларя, чем земля - одних убитых сколько, а попробуй нащупай?

- Растравил ты меня, Ермолай Данилыч. Сна лишусь аи с ума сойду.

Ермолаю не удалось удержать Фиену от похода в совхоз ни насмешками, ни угрозами.

- Ну, Фиенка-стерва, если ты брякнешь, висеть тебе вон на том дубке. Ни глазом, ни ноздрей не показывай людям, что узнала его... Ох, девка-баба, сама лезешь в петлю.

Рабочие мастерской как раз банились в этот час. Зазелененная сиренью баня попахивала дымком и веником на крутом берегу речки.

Степан Кириллович отправился на песчаную косу нарвать белотала и увидел притихшую за кустом Фиену в розовой кофте, с полушалком на плечах: сидит, вытянув ноги, травинки сует в зубы, перекусывает. Украдчиво и греховно минуту смотрел он на смуглое лицо с горячима узкими глазами, прикидывая, как бы ему после баньки утечь от жены... Поскреб пальцами по груди полосы крест-накрест.

- Потянуло родимую на подножный корм - травку щиплешь, а?

Фиена помогла Степану Кирилловичу нарвать татарского мыла.

- Слушок привел меня к вам: будто из кузнецов ктото про муженька моего знает. Погиб, а вот какой смертушкой повенчала судьба, не ведаю.

- Ты что ж, Кирпллыч, ушел, и нету, - встретил Афанасьева в бане кузнец Калганов.

- Тут два нарвешь! Сидит на берегу такая Дуня, что не миновать беды...

Пока Калганов при меркнувшей в пару коптилке услаждал веником жилистое тело Афанасьева, тот намекнул ему, что бабенка заявилась неспроста, любопытствует взглянуть на него, кузнеца. И даже обрисовал ее облик.

Уже все, окатившись строщенной водой, пробками повыскакивали из бани, а Влас еще долго ворочался на полке, нагнетая обжигающий пар, тер мочалкой мускулистую грудь, занывшую тревожно. Женщины уже роптали вокруг бани, но он мешкотно одевался в предбаннике, выглядывая из оконца на рассевшихся на берегу рабочих - собрались выпить в складчину. Нехотя зашаркал сапожными опорками по тропе, теребя усы. Красное, с белыми усами лицо Афанасьева засияло над сиренью.

- Бесстыдник! Мы давно поостыли, а ты распарился там! Как баба после родов. Аида по маленькой пропустим.

Глаза Власа разбегались - на товарищей, на розовую кофту неподалеку. По этим нешироким плотным плечам, по каштановой шишке на макушке с гребенкой узнал он свою Фиену, ждал ее возгласа, как выстрела в упор.

Она встала, отряхнула подол юбки, повернулась лицом к нему. На секунду будто рванулась, потом опешила.

- Пойдем к нам. молодая! - позвал он озорно, подошел, пожал руку. Будем знакомы, раскрасавица, - Калганов Вася.

Смышленая, поняла его, начала подыгрывать.

- А что ж с таким кавалером не посидеть? Лишь бы жена глаза пе выцарапала...

Села в компании мастеровых. Уж что другое, а водку пить не надо было упрашивать Фиену. Играть же, придуряться она привыкла сызмальства...

Фиена и Влас затерялись в зарослях бобовника.

- От законной жены прячешься? - Она сомкнула руки за его шеей, прижалась горячим лицом к его.

"Пропал. Повис на мою шею бубенчик, теперь нигде не схоронишься", думал Влас с тоской под звездным небом, а жена перекатывала голову на его вытянутых ногах и, не понимая тревоги его, говорила о том, как они заживут.

Для нее все было просто и ясно, как эта игра речки на перекате. И еще она собиралась выцарапать глаза разлучнице, если та, бессовестная, прибежит за ним. И еще бы говорила Фиена, глядя на звезды, радостно чувствуя затылком теплые мускулы его ног, если бы глухие рыдания: