Кэтрин Ласки - Золотая страна. Нью-Йорк, 1903. Дневник американской девочки Зиппоры Фельдман

Я так разозлилась на Итци, что чуть не свернула ему шею. Нас с Блю отправили за покупками на Свиной рынок. Мы сидели напротив лавки с содовой, где обычно сидим, пили воду и ели пикули, и тут подходит Итци. Видит заплаканное лицо Блю. Думаете, он понял намек и ушел, когда я сказала, что у Блю неприятности в семье? Нет, так поступил бы кто угодно, но только не Итци. Он спрашивает, что случилось. Нам приходится все ему рассказывать, а потом Итци произносит длинную речь о своих связях в полицейском участке и о том, что он знаком с кем-то, кто знает кого-то в отделе, который занимается розыском пропавших людей, и что он может замолвить словечко мистеру такому-то и такому-то. А Блю такая чистая и доверчивая, она и правда начинает надеяться. А мне что остается? Я-то знаю Итци, он просто бахвалится — я только что выучила это английское слово, и оно мне нравится. Это значит, что на самом деле он ничего не знает, а говорит, чтобы послушать собственный голос. Типичный поступок Итци! Я принимаю решение как можно скорее сменить тему и спрашиваю, как дела у его отца. В ответ полная тишина. Но не долго. Он поднимает вверх палец, будто талмудический ученый, и отвечает: «Да, я хочу это обсудить с вами». И добавляет: «Но сейчас неподходящий случай». Затем он, глядя на нас, слегка касается своей ермолки, как мужчины из Верхнего города касаются своих шляп, глядя на женщин. Думаю, в ермолке Итци проходит не больше полугода, а от кистей откажется месяца через четыре.

Когда я рассказала маме о мистере Вулфе, она не ответила: «Ну вот, видишь». О парике не сказала ни слова. Она очень расстроилась. Сказала, что папа и реб Симха должны обратиться по этому поводу в синагогу «Бейт Амидраш Хагодел». Там есть комитет помощи иммигрантам — женщинам и детям. Еще мама хочет, чтобы миссис Вулф пришла к нам сегодня, в шабат, на ужин. Миссис Вулф приведет всех своих маленьких детей, и получится сумасшедший дом. Теперь мама считает, что, если у нас будут новые заказы, можно отдать некоторые платья миссис Вулф для отделки. Пришить пуговицы, обрезать кромки — закончить ручную работу, для которой не нужна швейная машинка. Сегодня вечером Това сказала мне, что мистер Вулф — не единственный из мужей-иммигрантов, которые исчезают. Забавно, если бы такое случилось в России, мы бы сразу подумали, что человека убили бандиты или царские солдаты или что его забрали в царскую армию. Здесь такое и в голову никому не пришло. Все абсолютно уверены, что мистер Вулф не мертв. Он просто ушел.

Я хочу, чтобы он вернулся. Мне так жалко Блю.

После шабата Шон О'Мэлли пришел погасить нам свет, и, когда семья Вулфов ушла, Мириам отвела его в сторону и рассказала об исчезновении мистера Вулфа. Она думает, что Шон может помочь, потому что у него есть знакомые среди пожарных и полицейских. Я думаю, у него действительно есть связи, в отличие от Итци. Шон лично встречался с мистером Рузвельтом, Президентом. Когда-то мистер Рузвельт возглавлял полицейское управление Нью-Йорка. Шон знает множество историй про Теодора Рузвельта. Кстати, дядя Мойше тоже. Он шил Рузвельту кавалерийскую форму во время испано-американской войны.

Вот и славно! «Славно» — одно из любимых слов Теодора Рузвельта, если верить дяде Мойше. Он говорит, что чувствовал себя именно «славно», когда вернулся с испано-американской войны и сражения под Сан-Хуан-Хилл. На идиш это слово не переводится.

Так что все славно, спокойной ночи.

Еще одна запись на английском языке. Мне очень нравится учиться в третьем классе. Мы с Блю нравимся учительнице. Она дает нам читать и переписывать небольшие стихотворения. Приятно учить английский с помощью стихов. Сегодня мы читаем и переписываем стихотворение Генри Уодсоурта Лонгфелло. Стихотворение называется «Нахлынет прилив, и отхлынет прилив». Оно написано в моем любимом времени — в настоящем. Все слова короткие. Вот первые две строчки: «Нахлынет прилив, и отхлынет прилив, // Под вечер призыв кулика тосклив» . [1] Перевод Р. Дубровкина.

Отец Блю до сих пор не вернулся.

Сегодня прочитала в газете, что Президент Рузвельт превратил один из островов во Флориде в заповедник для морских птиц. Это место называется островом Пеликанов. Я читаю об этом маме, пока мы шьем, и она говорит, что с птицами здесь обращаются лучше, чем с людьми. Она в ярости, что в синагоге «Бейт Амидраш» миссис Вулф не дают больше денег. До Хануки остается всего восемь дней! Холодно. На улице метель. Мне правится английское слово «flurries». Это значит — снежные хлопья и ветер. Снежинки, наверное. Правда, что мой английский становится лучше?

Bon nuit (по-французски это значит «спокойной ночи». Меня Мэнди научил).

Я очень злюсь на маму и папу. Они не разрешают мне ходить в школу танцев вместе с Товой и Мириам. Папа с трудом убедил маму, что туда можно отпускать Тову и Мириам. А теперь мама с папой говорят, что я слишком маленькая. Това и Мириам ходят туда с Мэнди, учатся танцевать, и Мириам говорит, что это очень весело. Мириам пытается учить меня здесь, в квартире. Она разговаривает, будто настоящая учительница танцев. Она говорит: «Раз, два, три, дамы налево, господа направо». Мириам господин, а я дама, и она показывает мне, как нужно двигаться. В квартире не так весело, как в школе танцев. Хочу ходить в школу. Мама с папой говорят, что разрешат не раньше, чем мне исполнится пятнадцать лет. Ждать еще два года и шесть месяцев. До Хануки остается всего семь дней. Ура.

Ох, я чувствую такую радость и волнение, что буду писать на идише. Передать все это на английском — все равно что попытаться целый мир запихнуть в наперсток. Сегодня иду по Ладлоу-стрит и рядом с лавкой, где мы с Блю покупаем содовую, вижу объявление. Написано, что недавно основанное Русское симфоническое общество Нью-Йорка хочет «познакомить американскую публику с произведениями русских композиторов». Седьмого января 1904 года состоится концерт, для которого все еще набирают музыкантов. Я думаю о папе! Папа должен играть с ними. Со мной на улице Итци и Блю. Итци говорит: «Иди и запиши его». Я отвечаю: «Итци, ты что? Я же ребенок. Я не могу пойти и записать своего отца». Итци простирает ладони к небу, закатывает глаза и бормочет слова тети Фрумы: «Под лежачий камень вода не течет». Я смотрю на Блю. Она молчит. Ее лицо очень серьезно. Но я понимаю, о чем она думает: «Сделай это, не дай своему отцу дойти до такого отчаяния, которое заставит его уйти, как это случилось с моим отцом». И тут я вспоминаю другие слова тети Фрумы: «Слова — серебро, а молчание — золото». Мои друзья дали мне и то, и другое. Я богата!