Ольга Голубева-Терес - Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945

Мери решила во что бы то ни стало разбить переправу. Для этого они заходили на цель три раза. Попали! Но и зенитки не дремали, подбили наш самолет.

Машина клюнула носом, зачихал мотор. Попутный ветер помог им спланировать до своей земли. Они упали на израненную, перекопанную землю. Самолет перевернулся. Кое-как выбрались из-под обломков. У Маши разбита челюсть, выбиты зубы, но руки, ноги могут двигаться. Значит, можно идти. Хоть бы до какой-нибудь дороги добраться, где люди. Помогут.

При приземлении Мери показалось, что у нее хрустнуло в позвоночнике. Больно, но идти можно. Шли опираясь друг на друга. Рукавицыну Авидзба отправила в госпиталь, а сама поспешила в полк. Доложила. Полковой врач осмотрела Мери и сказала: «Все пройдет».

Раз пройдет, рассудила Мери, нечего обращать внимания на боль, надо запастись терпением. Шло время, а ей становилось все хуже. Временами Мери не могла сидеть в кабине. Тогда она опиралась руками на поручни кресла и летала не сидя, а вися на руках. Тогда, случалось, она раздражалась по пустякам: то ей казалось, что вооруженцы бомбы медленно подвешивают, то где-то БЗ (бензозаправщик) застрял, то к ней несправедливы командиры. И невдомек было людям, что Мери страдает от страшной боли, которую скрывает. «А вдруг скажут, что Авидзба струсила к концу войны? Домой захотела? – Сверлили мозг и такие мысли. – Ведь врач сказала, что пустяки, все пройдет…»

Однажды она сорвалась: отказалась стоять часовым у знамени. А было это после тяжелого перелета. Вместо того чтобы что-то объяснять, оправдываться, Мери резко сказала:

– Вот вы и постойте. Что вам еще делать?

Боже, что в штабе поднялось! И хотя в ее летной книжке были записаны десятки благодарностей от командующих Приморской отдельной армией, 4-й воздушной армией, от командующего фронтом и командира полка, Мери Авидзбу обвинили во всех смертных грехах. Тут же было созвано комсомольское бюро. Кто-то даже предложил ее исключить из комсомола. И кончилось все это тем, что она перевелась в мужской полк и до конца войны летала с Володей Брюхановым. Вот записи в ее летной книжке: «Четыре-пять полетов в ночь летом, зимой восемь, а то и десять вылетов, а это значит, шестнадцать – двадцать раз приходится пересекать линию фронта».

А боли все не оставляли, Победа же была – рукой подать, совсем близко. Дотянуть до Победы любой ценой! Дотянуть, дожить!

Дожила, дотянула, но все рухнуло в один миг… Одна за одной убегали вёсны. Горы одевались в зеленые одежды, реки бурно разливались по полям, деревья выпускали ярко-зеленые листочки и покрывались бело-розовым туманом цветов. А Мери все лежала без движения.

Многие ее однополчанки окончили институт, замуж повыходили, детьми обзавелись, а Мери все ждала чего-то, надеялась…

В больницах за эти долгие годы она много думала и много читала. Надеясь на чудо, научилась ценить простые радости: теплое дружеское слово, природу, книги. Ночами она забывалась не сном, а какой-то непрочной, зыбкой и чуткой дремотой. Не было сил поправить сползшее одеяло, лечь поудобнее. Хотелось одного – чтобы поскорее пришло утро.

Когда наконец появлялись люди, Мери, скрывая страдания, радостно им улыбалась. За время болезни она познакомилась со многими хорошими людьми. Когда я впервые решилась ее навестить, то боялась: какая она? Не сломил ли ее недуг?

Почему-то я чувствовала себя виноватой. Или потому, что не сумела заступиться, когда ее «клеймили» на комсомольском собрании? Но что я могла? Тон задавали командиры. Может быть, потому, что в ту августовскую ночь, когда ее подбили, я была рядом и не сумела взять огонь на себя. Не успела сбросить бомбы на ту зенитку и прожекторы.

Помню, как боязливо открыла я дверь палаты и тихо позвала:

– Мери!..

И как будто не было шести лет разлуки, как будто она и не больна вовсе, а вот сейчас легко вскочит с постели и побежит со мною. Сияли радостно ее глаза, была она очень оживленна и весела. Однако чуда не произошло – встать Мери не смогла.

– Ты не расстраивайся.

Господи, она еще и успокаивает меня!

– Скоро я поеду, – тут она засмеялась, шутливо поправилась, – меня поедут в Ленинград, там сделают операцию. Да, сложную. Аж под расписку. Я буду ходить, вот увидишь!

Есть люди естественные в каждом своем движении. За дружеским столом, например, они не выпячиваются, но и не укрываются с тайной мыслью позади, в меру выпьют, в меру говорят, а могут и промолчать целый вечер, не поднимая глаз. Но уж если взглянет такой человек, тебя обдаст теплая, добрая волна сочувствия и глубокого понимания. Они естественны, эти люди, и за работой, в них все настроено на то, чтобы помочь тебе утвердиться, чтобы ты потопил свои страхи, свою неуверенность, свои сомнения и ни о чем не думал, кроме дела. Но если и среди дела тебя посещает избыток чувств, такой человек не подшутит над тобой, он сделает вид, что ничего не заметил. Он в любой час окажет тебе гостеприимство, даст совет, а между делами напоит чудеснейшим чаем…

И вот, когда видишь такого человека в минуту душевного потрясения, в час беды, тебя пронизывает не только чувство огромного уважения перед скорбью, естественной, не наигранной, перед этой благородной сдержанностью, исполненной мысли, перед умением держаться. Впрочем, это, видимо, не то чтобы умение, а нечто врожденное, что-то вызревшее вместе с ним, с человеком, – его взгляд, его речь, его лицо, манеры, они цельны, как монолит. И ты, в свою очередь, рядом с ним будешь тоже естественным, без притворства. Ибо его скорбь сделалась твоей скорбью. Такой была Мери Авидзба. Я бесконечно уважала и любила ее. И всегда знала, что в трудный час могу на нее опереться.

Случилось так, что после всяческих личных, семейных передряг я серьезно заболела. Навалилось на меня столько разных недугов, что можно было растеряться и потерять смысл жизни. В этот момент Мери буквально закидала меня письмами.

«Олечка, – писала она, – как поднимется моя мама, так приеду к тебе. А пока… Не падай духом. Сильные боли… Они должны быть, так как это связано с нервными корешками. Ты с этим справишься, знаю. Что касается операции, то немедленно. Поверь врачам – и все будет хорошо. Пусть оперируют. Не возражай, врачи помогут. Своим девочкам передай, что они должны тебе помочь своими успехами в школе и серьезным отношением к жизни. Главное, не волнуйся и не бери дурное в голову…»

В других письмах Мери приводит десятки примеров исцеления с помощью операций. Только в одном она не утешала меня, а готовила к худшему – это в отношении болей в позвоночнике. Она хотела видеть меня сильной, терпеливой…

«Ты крепкая женщина, – убеждала меня Мери, – все, что ты прошла в войну и после, не каждый сможет перенести. Ты всегда должна помнить, что у тебя есть дети и ты должна быть им советчицей всегда. Ты у них одна… Вспомни, что ты говорила мне перед операцией, и примени к себе сейчас…»