Ольга Голубева-Терес - Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945

Бывают в жизни такие дни, которые не сливаются с другими, а стоят отдельно, как острова. И потому их помнят всю жизнь. Таким для Мери оказался день, когда она впервые после операции вышла за калитку дома, чтобы совершить самостоятельную прогулку. День угасал. Белые облака, подгоняемые ветром, бежали по синему небу. Сердце забилось быстро-быстро от счастья, что она идет. «Ну и пусть тяжел корсет, – думала Мери, – пусть я закована в него, но я же иду!»

Мери шла к набережной – увидеть море, послушать плеск волн. Смеркалось. А она все шла и шла подальше от городского шума. Подошла к самой воде, полюбовалась блеском воды, перевела взгляд на вершину горы, сверкавшую разноцветными огнями модного ресторана.

«Какой ценой… Какой ценой!» – подумала Мери. Она возвращалась тогда, в сорок шестом, из госпиталя с горем в душе. И ничего не надо было: ни розовой пены олеандров, ни кожистых листьев магнолий, ни роз, ни пряного аромата душицы, расцветшей на выжженном солнцем бугре возле дома. Она была прикована к постели. А теперь вот гуляет. Боже, какой страшной ценой вернулась к ней жизнь! Чудо движения, чудо земли и неба и Черного моря. Она стояла у моря, глядела вдаль и думала о своей жизни. Мимо прошел старик, окликнул ее и низко поклонился. Мери засмеялась, вспомнив вдруг, что он был самым ярым ее противником, когда она решила уехать из дома учиться на летчицу.

– Хафиз, – сердито говорил он отцу Мери, – держи дочь в руках, не пускай в Россию. Там вольные нравы. Какой же дурной пример она подаст другим девушкам!

Хафиз Ахмедович рассердился на дочь не на шутку:

– И не думай даже! Не женское это дело – летать.

И запретил ей выходить из дому. И тогда всегда милая, покладистая дочь вдруг заартачилась:

– Хочу летать! Буду летать!

Мери плакала, не вставала с постели, отказывалась от еды.

– Доченька, – уговаривала ее мать, – ты же в консерваторию собиралась. Ты так хорошо на скрипке играешь.

– Нет, нет, нет! – ничего не хотела слушать Мери.

Отец не отступал от своего решения. Пришли ребята из ЦК комсомола. Уговаривали, доказывали. И мать, Милена Алиевна, которая твердила, что стыдно девушке покидать отчий дом, вдруг робко сказала мужу:

– Хафиз, новые времена пришли. Отпусти дочь. Не отпугивай детей от нас.

И Хафиз Ахмедович скрепя сердце согласился:

– Езжай…

В 1935 году Мери приехала в Батайск, в 1-ю авиашколу Гражданского воздушного флота. Ее радушно встретили русские девушки, приехавшие раньше, – Дина Никулина, Люся Горбачева, инженер эскадрильи Татьяна Алексеева, инструктор Евдокия Бершанская.

Тогда никто из них не знал, что Бершанская станет командиром женского авиаполка, Алексеева – инженером эскадрильи, Никулина – командиром эскадрильи, Горбачева – летчицей, а Мери в этом полку – штурманом. И пройдет каких-то шесть лет…

А пока Мери со страстью приступила к учебе.

Жили тогда трудно. Стипендии не хватало. А Мери получала от своей республики дополнительную денежную дотацию. Той дотацией пользовались все девчонки женской эскадрильи. Она сама предлагала помощь. Делала подарки подругам ненавязчиво, между прочим, незаметно и необидно. В семье примирились с выбором Мери, даже гордились ею. И постоянно ждали, когда она приедет. Это была счастливая большая семья. Музыка, танцы, веселье никогда не покидали дом. «Никогда не состарится тот, кто живет с песней», – любила повторять мать. Мери была быстроногая, веселая, общительная. Юноши вздыхали по ней. Но она оставалась одинаково ровной и приветливой со всеми…

Но летчицей Мери была недолго. В Сухуми закрылся аэроклуб. И тогда ЦК командировал Мери в Военно-инженерную академию имени Жуковского, но вечная история: не желали там женщин принимать. И быстренько откомандировали Мери в Военно-медицинскую академию. Ничего не оставалось Мери, как согласиться. Она была уже на втором курсе, когда началась война. «Медик я еще никакой, – подумала Мери, – а вот летчицей смогла бы стать». И она написала письмо Герою Советского Союза М. Расковой. В ожидании ответа дежурила в команде МПВО, тушила «зажигалки», патрулировала по улицам. А в тот день она ждала своего друга, который хотел проводить ее на поезд. Мери ехала к Расковой. Кто-то постучал в дверь.

– Да-да, – обрадовалась Мери, – входи.

В комнату вошел соседский мальчишка.

– Тетя Мери, мне ску-учно, – заканючил он. – Мама ушла, пойдем гулять, а?

Он умоляюще смотрел на Мери. И ее доброе сердце дрогнуло – не умела она отказывать детям. Взглянув на часы, подумала: «Еще есть время…»

Они разминулись. Мери отошла только на квартал, как заревели сирены воздушной тревоги…

Когда Мери выпустили из бомбоубежища и она подошла к общежитию, то увидела только груды камней. Вокруг суетились бойцы спасательного отряда. Мимо проносили носилки. Мери взглянула на неподвижно лежащего на них человека и отшатнулась. Не может быть! Это был он! Первая потеря близкого человека. Тогда казалось ей, что свет померк.

– Мери, – однажды спросила я, – какой военный эпизод остался в памяти?

Я ожидала услышать о полетах в Моздок, в Малгобек – через горы или над морем. У нее было 477 боевых вылетов. Она провела в воздухе свыше тысячи часов, большей частью над территорией, занятой противником. Ей случалось попадать в переплеты не раз, нагляделась, как плещут в упор дымные полотнища трассирующих очередей, как взбухают взрывы зенитных снарядов, как небо кругом рвется в лохмотья.

…Глядя на весело потрескивающие поленья в печи, Мери улыбалась, и я подумала, что она вспомнила свой полет, когда Жигуленко решила, что потеряла штурмана над целью.

Вылетели они на блокировку вражеского аэродрома. Подходят. Земля молчит. Аэродромы прикрываются мощным зенитным огнем, прожекторами. А тут – ничего.

– Привет, – говорит Мери, – аэродрома нет. Не буду же бросать бомбы во чисто поле, хоть тут, может, и ложный аэродром. Давай-ка еще круг сделай.

– Обалдела? – отозвалась летчица. – Да они притаились там, сейчас как трахнут. Ишь, заяц, расхрабрился!

А Мери ей:

– Правее, левее, – уже на цель наводит. И на склад с горючим навела.

Такого взрыва, такого огня они еще не видели. Но ликовали недолго. Зашарили по небу прожекторы. Забили зенитки. Разрывы краснели во тьме, казалось, что без конца открывалась и захлопывалась дверца раскаленной печи. Маневр тут почти бесполезен: вокруг море огня.

Вдруг самолет подбросило вверх, потом он клюнул вниз. Летчица с трудом держала управление.

– Эй, Мери! – позвала подругу Женя Жигуленко. Обернулась – штурмана нет.

Ну, позор! Все было: без мотора садились, без хвоста, но чтобы штурмана потерять…

Перевалила летчица через середину Керченского пролива. Включила бортовые огни – наши катера подберут, если до суши не дотянет. Но дотянула. Плюхнулась на песок. И вдруг услышала знаменитое Мерино: «Черт возьми!» Оказалось, что Мери свалилась на дно кабины под приборную доску. Хорошо, что ремни были закреплены, а то бы вывалилась. А ноги оказались наверху. Так что сапоги свалились у нее как раз над целью.