Сергей Михеенков - В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941–1945

Только к вечеру нас подобрали. Привезли на аэродром и самолетом отправили в госпиталь.

– Героизма я нигде не проявил. Не пришлось. Обеспечивал связь штаба полка с подразделениями. Одна нитка – на НП дивизии. Три – на НП батальонов. И еще несколько. Бывало, весь луг перед землянкой в разноцветных проводах.

Но героизм наблюдал.

Был у меня во взводе связист Романов. Москвич. Бывало, возьмет катушку с проводом – и пошел. Немец бьет, снаряды вокруг ложатся, осколки свистят. Ребята в траншее – и то на дно присядут на всякий случай или под навес уйдут. А он идет с катушкой и даже головы не нагнет. Смелый был человек. Я ему, когда вернется: «Романов, что ж ты делаешь?» А он вопросительно посмотрит и только рукой махнет.

– Из пехоты меня после госпиталя и военного училища перевели в 686-й артполк. Осенью сорок третьего года из-под Вязьмы нас эшелоном, через Калугу, отправили под Белев. Вот тут я и потерял своего боевого товарища старшину Конькова.

Строили блиндаж. Мы с Коньковым пошли за бревном для накатника. Подняли бревно, несем. Я – впереди, он – сзади. Шли и изредка переговаривались. Выстрела я не слышал. Только почувствовал, что Коньков бросил бревно, и мне другим концом больно ударило по плечу. Я выругался. Что ты, думаю, бревно-то без предупреждения бросил? Оглянулся, а он весь в крови лежит. Когда бревном меня ударило, я сразу упал. Это меня и спасло. Вторая пуля просвистела над моей головой, и я понял: снайпер! Лег за бревно, прижал к земле голову. Больше немец не стрелял. Видимо, решил, что и в меня попал, и поменял свою позицию.

Немец, видимо, рассчитал так: сперва второго, а потом – меня, идущего впереди. Сперва Конькова, друга моего, потом меня… Правильно рассчитал: пока оглянусь, пока соображу, что произошло, он успеет перезарядить винтовку и взять меня в прицел.

Похоронили мы Конькова рядом с блиндажом.

Вот так, как в песне той: «Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал…»

Сталинград. Это слово звучит как позывной. Сталинградская битва началась в июле 1942 года. 17 июля в Донской степи столкнулись авангарды 6-й немецкой армии и подразделения 62-й и 64-й армий Сталинградского фронта. 5 октября 1942 года Сталин приказал: «Сталинград не должен быть сдан противнику». Это была оборонительная стадия битвы на Волге, которая продлилась до ноября. Затем началась ее наступательная часть, которая завершилась в феврале 1943 года полной победой советских войск Юго-Западного, Донского и Сталинградского фронтов. Была окружена и после непринятого ультиматума о капитуляции раздавлена в котле группировка войск 6-й армии вермахта под командованием Ф. Паулюса. Пленены 91 000 солдат и офицеров противника, среди которых было 24 генерала. 150 000 немцев было убито во время боев и при ликвидации котла. По данным американского историка С. Митчема, в Сталинградский котел угодило 270 000 фашистских войск, из них 240 000 были немцами. Остальные – румыны, итальянцы и т. д. В октябре, когда издал свой краткий приказ Сталин, командующий 6-й армией Паулюс записал: «Сопротивляемость красноармейцев достигла такой силы, какой мы никогда не ожидали. Ни один наш солдат или офицер не говорит теперь пренебрежительно об Иване, хотя еще недавно они так говорили сплошь и рядом. Солдат Красной армии с каждым днем все чаще действует как мастер ближнего боя, уличных сражений и искусной маскировки».

Что ж, мнение немецкого фельдмаршала мы узнали, а теперь почитаем, что запомнилось из тех боев самому Ивану.

– Летом наш танковый батальон был направлен за Дон, в район Калача. И там нас атаковали немецкие танки. Шли шахматным порядком. Лавиной. Мы приняли бой. Подбили несколько танков – и уходить. На переправе через Дон скопление войск. Паника. Кое-как, уже под обстрелом, переправились на другой берег. Пошли. На дорогах полно войск. Все перемешалось. Однажды я прилег отдохнуть. Ночи летом короткие. У меня в роте был помпотех Семен Филатов, горьковчанин. Толкает меня: «Комроты! Немцы! Проснись, комроты!» Я на него матом. А не спал уже несколько суток. Одурел, ничего не соображаю. Какие там немцы? Мы же ушли от них еще на Дону. Пришел в себя, смотрю: мы идем в немецкой колонне: наша «тридцатьчетверка» и мы – бронемашина из разведбата. Немцы пока ничего не поняли. И тут началась стрельба. Один из наших танков открыл огонь и в считаные минуты подбил три немецких танка.

– На Дону близ Калача лесов нет. Чистое поле. Поле и поле. С редкими балочками. Колонна наша остановилась. Что-то впереди застопорилось, и все разом встали. И тут налетел «Мессершмитт». В бронемашине рядом со мной сидели старшина и водитель. Старшина высунулся из люка. В это время немец в очередной раз спикировал, дал длинную очередь, и пуля попала старшине в низ живота. Наповал. Механик-водитель спрятался под днищем. А я побежал в балку. Самолет сделал разворот. Летчик, видимо, меня заметил. Вот, смотрю, заходит вдоль балки прямо навстречу мне. Впереди, на дне балки, лежит котел от походной кухни, и я спешу сунуться под эту бочку. Как будто она может спасти меня от крупнокалиберных пуль. «Мессершмитт» снизился до верхушек ковыля. Летит. И вдруг, слышу, пилот кричит: «Иван!» Я уже упал за котел. Заработал пулемет. Но немец все же не рассчитал, промахнулся. Первые пули ударили в землю всего в нескольких сантиметрах от моих ног и дорожкой пошли дальше.

Промахнулся, сукин сын…

– В 1940 году в Серпухове я закончил медучилище. Работал фельдшером в Можайске. Но недолго. Вскоре тем же серпуховским военкоматом был призван в Красную армию. И – на Дальний Восток. В Хабаровск.

В Волочаевском городке на краю Хабаровска дислоцировалась наша 205-я Особая стрелковая дивизия. Почему дивизия называлась Особой? Я слышал, что нас, было время, хотели забросить в тыл к немцам в брянские и смоленские леса.

Наш полк некоторое время стоял на Амуре у деревни Владимировка. Утром ходили на Амур умываться. Было приказано ходить умываться по три-четыре раза. С противоположного берега японцы вели за нами постоянное наблюдение. Вот мы и «увеличивали» таким необычным образом численный состав нашего полка.

Однажды утром два горниста протрубили сбор. Нам зачитали приказ – на Западный фронт!

Мы быстро погрузились в эшелоны. В считаные часы. Так стремились на фронт! Так были обрадованы этим приказом! Хотелось поскорее схватиться с врагом.

Из дорожного запомнилось вот что. В Заволжских степях ехали среди пшеничных полей. Июнь. Пшеница еще не созрела, зеленоватая. И как дунет ветер, она и пошла гулять крутыми волнами! Целый день мы ехали по этому пшеничному морю и любовались им. Да, думал я, этим хлебом большую армию прокормить можно. У нас-то, под Тарусой и под Серпуховом, пейзаж не такой – перелески, поля небольшие, даже пойма не такая просторная. А там – до горизонта хлеба! Колхозы в тех хлебах вешками разделены. Простор! Раздолье! И правда, как в песне: «Степь за Волгу ушла…»