Иван Бессмертный - Силуэты разведки

«Меня, — говорит, — НКВД оставило в немецком тылу на «оседание» — для того, чтобы подставить немецким спецслужбам».

Я ему говорю: «Знаете, мы проверяли эту версию, и, оказалось, что это ваше утверждение ничем не подтвердилось».

«Да, — говорит, — действительно, оно не подтвердилось, но это не моя вина: кто-то либо утерял документы, либо они где-то так сильно запрятаны, что их и до сих пор никто не может найти».

Он подробно рассказал мне, что, когда во Львов пришли немцы, его сразу же зачислили в полицию, а потом, когда они создавали дивизию СС «Галичина», его пригласили туда на офицерскую должность. Присвоили ему звание обер-лейтенанта, то есть старшего лейтенанта. В этом звании он и служил все годы войны, вплоть до задержания в 1945 году.

«Вы сейчас живете в Киеве?» — «Да». — «Женаты?» — «Женат».

— «Кто ваша жена?» — «Вдова бывшего советского офицера. Я ей рассказал то, что и вам рассказываю, что был оставлен во Львове на «оседание».

«Но связи с нашими сотрудниками вы не имели? — уточняю я.

— Ведь в самом Львове было очень много наших сотрудников — десятки, да и в самой дивизии СС «Галичина» были люди, работающие на НКВД. К вам никто не подходил?»

«Нет, — говорит, — таких контактов не было».

Потом я узнал от него, что в интересующем нас концлагере был задействован один полк СС «Галичины» и что он, Константин, был занят, в основном, хозяйственной работой.

«А что из себя вообще, — спрашиваю, — представлял этот концлагерь в Дембице?»

«Вот мы поедем туда, и уже там, на месте, я вам все расскажу».

— Вы сразу же приступили к работе?

— Да, уже на следующее утро — короткая встреча в управлении госбезопасности Жешовского воеводства, потом — знакомство с прокурором, который ведет это дело. Он предлагает ознакомиться с документами, которые у него уже собраны. Это, в основном, протоколы допросов. Я прочитал несколько томов.

Во второй половине дня выезжаем осматривать место. Там — равнина, которая переходит во взгорье. А взгорье чем-то напоминает дальневосточные сопки. И там, где склон горы, остались только фундаменты от стоявших некогда домиков. Потом местность вдруг переходит в равнину, а на ней — громадный массив вот таких фундаментов от бывшего поселения. Тогда, в годы войны, все это было обнесено тройным рядом проволоки, возле которой все время ходили часовые с собаками. Как я понял из документов, никто и никогда туда не проникал. И никто из посторонних не видел, что там творилось. Привозили людей в закрытых машинах, увозили прах. Я читал протоколы допросов местных крестьян, которые свидетельствуют, что часто слышали стрельбу, грохот, а потом видели, как над горой поднимается туча дыма. Когда мы это видели, — свидетельствовали крестьяне, — что это исчадие ада поднимается из земли в небо. И тогда крестьяне со страха падали на землю и молились Богу.

Там были и евреи, и украинцы, и русские…

— Значит, у вас складывалась картина разыгравшейся здесь драмы на основании документальных свидетельств и рассказа Константина?

— Да, Константин все объяснял, и все показывал на местности: «Видите, вот здесь, в первом домике была хозяйственная часть, а здесь располагалась расстрельная команда, дальше — столовая, еще выше — бордель, за ним — госпиталь, а тут был целый городок из деревянных домиков — здесь содержались заключенные.

«Сколько, — спрашиваю, — людей расстреливали ежедневно?» — «Сто, двести, а то и триста человек». — «Где?» — Вот оттуда их приводили, а расстреливали здесь, под горой, в этих специально оборудованных сооружениях».

— Что представляли собой эти сооружения?

— Они напоминали колодцы. Открывалась широкая металлическая дверь, и туда запускались люди. Сто человек, а то и больше. Потом сверху открывались люки, и людей стреляли из автоматов. Долго это длилось. Потому что не с одной же очереди убивалось такое огромное количество людей. И потом уже, когда было видно, что никто не шевелится, снизу опускалось дно, и оттуда падали трупы. Потом их осматривали, не остался ли кто-нибудь в живых. Недобитых либо достреливали, либо, когда человек протестовал, кричал, матерился, а были и такие случаи, его тащили в большой колодец, где была сооружена плаха, и отрубали голову. Она, плаха, там так и осталась, запекшаяся, засохшая мозговая масса — все это еще сохранилось.

Я спрашивал Константина: «А кто расстреливал? Здесь была расстрельная команда?» «Да нет, — говорил он, — все участвовали в порядке очереди, но я в расстрелах не участвовал».

«Вы видели, как сжигают трупы?»

«Видел. Рубили лес, делали бревна, ими перекладывали трупы, получалась гора, ее поливали бензином и поджигали, горело больше двух часов, потом рассыпалось в прах, этот прах загружали в машины и увозили».

Я детально его обо всем расспрашивал.

«Как вас кормили?»

«Хорошо, было и мясо, и рыба».

«Что это за помещение?»

«Здесь был бордель, утеха для персонала».

«А девушек привозили откуда-то?»

«Нет, — говорит Константин, — их отбирали из числа заключенных, — все они, как правило, были худенькие, истощенные, где-то около месяца они находились в госпитале, их кормили, потом их проверяли врачи, их переодевали, укладывали им прическу, все это делала бордель-дама, которую привезли из Берлина, и, когда уже считали, что девушки «в форме», им давали нагрузку».

«А какой была нагрузка?»

«Десять-пятнадцать человек в день».

«Но как долго они могли работать при такой нагрузке?»

«Да, — говорит, — и месяца они там не выдерживали, потом случались нервные срывы, психические расстройства, девушки плакались, бросались на посетителей, когда они становились непригодными, их выбраковывали и тогда вместе с остальными узниками расстреливали».

— Жители каких стран были узниками этой «фабрики смерти»?

— В основном, из восточной Европы. Люди, арестованные за те или иные прегрешения — с точки зрения фашистов. Там были и евреи, и украинцы, русские, поляки, венгры… Очень много людей.

— А когда этот концлагерь прекратил свое существование?

— Как стало известно из документов, осенью 1944 года, когда к Жешову уже подходили части Красной Армии, руководство дивизии СС «Галичина» получило указание от Гиммера: лагерь уничтожить, все сжечь, так, чтобы и следов никаких не осталось. Потом уже началось уничтожение людей в ускоренном порядке. Семьсот пятьдесят тысяч — по данным польской прокуратуры. Это такое же количество людей, которое было уничтожено в «Освенциме».

Мы все осмотрели, ознакомились с документами, запротоколировали показания свидетелей, зафотографировали следы преступлений на местности. Уже непосредственно перед отъездом я спросил моих польских коллег: «А как же так получилось, что факт существования этого концлагеря не был представлен на Нюрнбергском трибунале?»