Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Тем временем на другой стороне Атлантики Льюис Галантьер удалился в местечко Шервуд-Андерсен на юго-западном склоне Вирджинских холмов и приступил к переводу. Всю ту осень Сент-Экс бомбардировал его письмами с просьбой «это изменить, а то убрать совсем». Одна из поездок привела писателя в Алжир, где он представил свою «вязанку» критическому суждению Жоржа Пелисье. Любезный доктор имел только одно критическое замечание: ему показалось, что первая часть рассказа Сент-Экзюпери о его рейде Париж – Сайгон, хотя и содержащая прекрасное описание полета над Средиземным морем, затягивала повествование. «Но я еще никогда не описывал нормальный полет», – возразил Сент-Экс, хотя потом, после кратких дебатов, все же согласился на ампутацию. Но Галантьер сопротивлялся настойчивее, и более длинную версию (фактически слово в слово, как она появилась тремя годами ранее в «Энтранзижан»), включили в «Ветер, песок и звезды».

Сент-Экзюпери втайне остался доволен решением, поскольку это соответствовало его первоначальным намерениям. Однако, когда встал вопрос о переводе текста статей, написанных им еще в Мадриде для «Пари суар», переводчик сопротивлялся не столь активно, и они в книгу не вошли. Мир вокруг сошел с ума, и той осенью царила отчаянно гнетущая обстановка. Сент-Экс не хотел оставлять в книге мрачные страницы о гражданской войне перед самым и без того мучительным финалом. Именно уверенными, менее воинственными темами он желал подчеркнуть идею человеческого братства.

Рождество того года он провел на Ривьере, между Агеем и странным bastide [18]его матери на скалистом склоне Кабриса. 28 декабря он сел на пароход, отправляющийся в Алжир, страстно желая воспользоваться критическим складом ума своего друга Жоржа Пелисье. Новый год вернул его в Кабрис, и там, в крохотном семейном пансионе, с удивительно точным названием «Горизонт» (вид, открывавшийся поверх крон оливковых деревьев, действительно открывал взору бескрайние просторы), в воздухе, до предела наполненном ароматом январской мимозы, Тонио вносил окончательные изменения в «Планету людей».

Несколько недель спустя он погрузился на борт «Нормандии» и снова пересек Атлантику. Ведя длительные эпистолярные дебаты со своим американским переводчиком, он столкнулся с жестким сопротивлением Галантьера. Тот упорно отказывался «бросать за борт» то, что позднее назвал «прекрасным и трогательным описанием, которое (на мой взгляд) он не имел никакого права отвергать». Пораженный столь непреклонным упрямством (с другой стороны, что, в конце концов, могло бы быть более лестным для писателя?), Сент-Экс в итоге уступил просьбам Галантьера и позволил ему готовить книгу, оказавшуюся значительно длиннее той, которую он предоставил Галлимару. Теперь он хотел лично высказать переводчику свои извинения по поводу доставленных неприятностей.

Переводчик, хотя и был тронут этим неожиданным жестом, все же не преминул напомнить Сент-Экзюпери, что тот обещал своим американским издателям еще две дополнительных главы, которые до сих пор не поступили к нему. «Он состроил гримасу (вернемся к Галантьеру снова) и сказал, что ему потребуется день, максимум пару дней; все они созревали в нем уже несколько лет и готовы упасть прямо в руки». И в своем номере в «Ритц», в Нью-Йорке, Сент-Экс написал то, что часть читателей считают самой захватывающей главой в книге «Ветер, песок и звезды» – главу под названием «Стихии». В той главе Сент-Экзюпери описал свое вселяющее ужас сражение с патагонским ураганом, произошедшее за Трелью, где буря, жестоко потрепав его самолет, утащила его в море.

Готовое произведение еще раз показало, как мог работать Сент-Экс под давлением. Ранее он предполагал вернуться во Францию на «Нормандии», и в его распоряжении было всего четыре дня; выходит, эту часть он написал где-то примерно за сорок восемь часов или чуть больше. Но Антуан рассказывал именно эту историю многие годы своим друзьям и каждый раз пытался улучшить ее. Как позже отмечал Жорж Пелисье: «Все, кому довелось познакомиться с ним поближе, знают, что Сент-Экзюпери проговаривал свои книги перед их написанием и уже после этого снова проверял их власть на своих друзьях, читая им написанные абзацы и требуя немедленного суждения с их стороны. Он выдерживал испытания возражениями или критикой доброжелательно, но с видимым нетерпением». Это зависело от аудитории, поскольку, по словам Леона Верта, Сент-Экс, хотя и был «самым понятным из людей, но также и самым беспокойным». Всегда недовольный написанным, он нуждался в надежном мнении, чтобы успокоить свое недремлющее беспокойство.

На сей раз даже Сент-Экзюпери остался доволен той частью антологии, которую он передал Галантьеру, чей кнут помог появиться на свет детищу, которое познало восемь лет беременности. Он поспешно отослал телеграмму Галлимару с просьбой задержать печать «Планеты людей», чтобы включить в набор новый лакомый кусочек. Но было уже слишком поздно. Набор сделали, и с прессов сходили заключительные страницы книги.

К тому моменту, как Сент-Экзюпери возвратился в Париж, первые экземпляры «Планеты людей» уже попали к критикам, и его небольшая квартирка вскоре наполнилась грудами приветственных посланий и книг, ожидающих, чтобы получить персональное посвящение, написанное его изящным воздушным почерком. Когда Жак Баратье зашел к нему взять интервью для «Нувель литерер», он заметил на столе писателя «Размышления о насилии» Жоржа Сореля. Сент-Экзюпери с улыбкой протянул ему экземпляр своей новой книги, которые рабочие типографии Гревина выделили ему в качестве подарка: «Взгляните, это напечатано на ткани для крыла самолета. Какое мастерство! И какая работа! Я хотел бы, чтобы они знали, как меня тронуло их внимание!»

«Видите ли, – заметил Сент-Экс после того, как они какое-то время обсуждали аварию его самолета в Ливийской пустыне и то, как он едва не утонул в заливе Сент-Рафаэль, – в конкретном факте нет никакой драмы; она существует только в воображении». Так он развивал мысль, которую выразил в концовке «Стихий», где написал: «Я мог, вероятно, растрогать вас историей о несправедливо наказанном ребенке. Но я завлек вас в циклон, возможно даже не взволновав. Но разве не наблюдаем мы, неделя за неделей, бомбардировку Шанхая из плюшевых глубин кресел кинотеатров? Без дрожи мы можем любоваться клубами сажи и пепла, которые эти искусственные вулканы выбрасывают в небо. А ведь вместе с зерном из зернохранилищ, имуществом, накапливаемым поколениями, и старыми семейными реликвиями, там есть и плоть сожженных детей, которая, превращаясь в пепел и дым, медленно подкармливает эти темные облака.