Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

И когда я думаю, что всего три сотни лет назад кто-то мог написать «Принцессу Киевскую» или уйти навсегда в монастырь из-за утраченной любви, я думаю о том, какова же была тогда эта обжигающая душу любовь! Да и сегодня, что говорить, люди совершают самоубийства. Но их страдания напоминают зубную боль. Невыносимую и нестерпимую. Но не имеющую ничего общего с чувством любви».

Вера в куртуазную утонченную любовь, проповедуемую средневековыми трубадурами (которыми столь восхищался Ницше), лишилась бы своего содержания, исчезни тщательно обусловленные табу и запрещения, окружавшие ее. Джульетта не стала бы Джульеттой, если бы она досталась Ромео без всяких на то препятствий. И если Средневековье оказалось такой насыщенной эпохой, причиной тому совершенно определенно явились внутренние, присущие тому времени запреты и меры наказания. Таким был «дворец моего отца (в «Цитадели» Сент-Экзюпери косвенно обращается к Средневековью), где все ступени имеют свое значение».

Но затем появились революционеры и уравнители, сторонники социального равенства и пророки всеобщего благоденствия (Руссо и Маркс, призывающие человека сбросить все социальные кандалы, Прудон, для краткости вместивший все в провозглашенную им анархистскую доктрину «Ни бога, ни царя!»). И, отбросив все цепи и связи, сложив их на костер Истории, вместе с Богом, царями и прочими ограничениями власти, Человек, наконец получив долгожданную свободу, внезапно почувствовал себя потерянным и ко всему безразличным, не осознавая того, что именно эти ограничения и его борьба против них придавали его жизни энергию, значение и смысл.

По этой причине понятие «государства всеобщего благоденствия» вызывало в Сент-Экзюпери неприязнь, такую же, как и демократия эгалитаристов. Жизнь, расписанная от рождения до смерти, как и абстрактное понятие Правосудия, в идеале может быть оправдана, но она реально порождает пассивное, слабое, но самодовольное, безынициативное общество, где индивидуум не может не вырождаться. А для Сент-Экзюпери это казалось самым важным. Его мало заботили всякие «измы»», но его волновал человек, и каким человек станет, когда теории этих «измов» начнут претворяться в жизнь. Вот как он писал об этом в «Цитадели»: «Для меня самое главное не знать, счастлив или нет человек, благополучна или нет его жизнь, хорошо или не очень он защищен. Я прежде всего спрашиваю себя, каков он – этот человек, счастливо и благополучно живущий в полной безопасности».

Таким образом, идея справедливости, появляющаяся на страницах «Цитадели», не имеет никакого отношения к «возрастанию социальной справедливости», ставшей основной заботой современного общества. Его понимание справедливости и правосудия ближе к спартанским, идеи которых Платон представлял на обсуждение республике и которые можно приблизительно определить как «то, что охраняет здоровое общество». Но тогда, как Платон, сам верный эллинскому мировоззрению, не мог не представлять это Хорошее или Здоровое Общество как нечто статичное и неизменное, Сент-Экзюпери, подобно Гегелю, Ницше и Бергсону (назовем хотя бы этих трех), воспринимал общество в целом и обязательно в динамике. Абсолютно справедливым общество будет только тогда, когда оно станет реально удовлетворенным, а значит, мертвым обществом. Чтобы оно развивалось динамично, ему приходится оставаться несправедливым. «Ведь жизнь – это своеволие, применение силы и несправедливость», – написал он в «Цитадели», и лейтмотивом по всему произведению проходит эта почти ницшеанская фраза. «Культу церемониала» в итоге следует отдавать предпочтение над «культом справедливости и правосудия, поскольку это его задача сформировать человека, которому справедливость и правосудие станут гарантией.

Если я разрушу церемониал во имя справедливости и правосудия, я разрушу человека, и у моего правосудия больше не окажется цели».

Церемониалом Сент-Экзюпери обозначал традиции и в конечном счете религию. Иными словами, в его идеальной схеме вещей все преходящее должно быть подчинено духовному. Те, кто воспринял «Цитадель» лишь как апологию «тоталитаризма», полностью упустили из виду или преднамеренно проигнорировали это. Империя или «цитадель», придуманная Сент-Экзюпери, ни в коей мере не являлась ни республикой, ни отображением парламентской демократии (не больше, чем «Аэропосталь» в пору своего расцвета, когда она управлялась железной волей Дидье Дора). Но рассказчик-правитель в «Цитадели» – вовсе не тоталитарный тиран, подчинивший все только своему собственному капризу. Его правление патриархально, что и говорить, но подчинено духовному критерию. Поскольку всемогущество правителя – не самоцель. Даже оправданное за неимением лучшего, как в «Государе» Макиавелли или «Левиафане» Хоббеса. «Цитадель» изобилует колкими выпадами против «твердолобой тупости» генералов и «обязательной глупости» полицейских, чьи недальновидные попытки постоянно направлены к безжизненному «государству-музею». Человек, написавший в «Письме заложнику»: «Жизнь создает порядок, но сам порядок жизни не создает жизнь», вполне естественно развивает эту мысль в «Цитадели». «Порядок есть следствие жизни, но не ее причина… Человек полностью освобожден в области абсолютной силы и абсолютных ограничений, которые являются невидимыми полицейскими: это и есть справедливость и правосудие моей империи».

Выходит, одна из фундаментальных проблем «Цитадели» – не то, как навязать людям полицейское государство, а как избежать его. В ней идет поиск ответа на жгучие вопросы, в решение которых Ницше погрузил человечество в XX столетии: как спасти мир от всеобщего безумия и беспрерывной борьбы, если вера в Бога умерла, как заново отыскать тот пыл и рвение и общность цели, которые привели к возведению величественных готических соборов Средневековья, как вдохнуть в людей жертвенный дух, когда уже в самих напряженных усилиях заложена награда, как бороться с демагогами, полными решимости «разрушить храм во имя равенства всех камней».

Религиозный тон «Цитадели» был, таким образом, совсем не литературной аффектацией, которую Андре Жид со своей стороны, похоже, считает основной целью автора. Нет, «Цитадель» по своей сути, а вовсе не случайно является религиозным трудом, тем более любопытным, поскольку он написан неверующим человеком, этим «мистиком без веры», как назвал его Клемент Боргал. Хотя Сент-Экс и не относился к числу тех, кто регулярно посещал церковь, как мы могли заметить, его переполняла христианская философия любви – философия любви, переплавленная под учение Платона.

Ибо любовь превращается в эффективную социальную силу (а это Сент-Экзюпери расценивал как обязательное условие для любого истинно гармоничного сообщества индивидуумов) только тогда, когда она является живым элементом, а не просто своего рода вышедшей из употребления мортирой, смягчающей удары между отдельными индивидуальными эго. Что отличает собор от кучи камней, из которых он был построен? Архитектурный замысел – это творение под влиянием особого пыла и рвения. Но этот пыл, чтобы быть живой силой, подобно жизненным сокам в дереве, должен действовать вертикально так же, как и горизонтально. В самом глубоком смысле он неизбежно должен быть альтруистическим, посвященным тому, что изменчиво, имеет «другое» значение, иное, чем человек. Ведь человек создан так, что он не в состоянии раскрыться и достичь своего расцвета, если остается замкнут на самом себе, и он лишается своей силы и своих способностей, если (представьте себе человека, запертого в комнате, полной зеркалами) все, что ему позволено, – только рассматривать и восхищаться своим собственным отражением. Даже древнегреческие боги, хотя по существу во многом напоминали человека, были «другими», и они находились на другой, высшей плоскости, на Олимпе.