Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Экс-пилот теперь столкнулся с явной дилеммой. В его двадцать три возобновлять прерванные когда-то занятия архитектурой в Школе изящных искусств было уже, в сущности, поздновато. Это означало бы еще три года учебы перебиваться на те гроши, которые его мать, живущая в постоянной нужде, могла бы, возможно, посылать ему в качестве некоторого подспорья. Полагаться на щедрость семейства его невесты – немыслимо. Ему предстояло найти работу, в этом, по крайней мере, Вильморины сумеют ему посодействовать. И правда, именно один из поклонников Мелани де Вильморин, министр Даниель Винсент («этот друг поэтов, столь великолепно исполняющий их стихи», как сказал о нем Леон-Поль Фарг), подобрал Антуану работу в качестве контролера продукции на производстве в компании, производящей плитку и управляемой «Societe Generale d'Entreprise». Расположенная совсем близко от Елисейского дворца и британского посольства, в доме номер 56, по рю дю Фобур-Сент-Оноре – превосходное местоположение. Но этот закуток вместо офиса, не больше пяти квадратных ярдов, где-то на пятом этаже был столь же угнетающе мрачен, как и внутренний двор, куда выходило окно, и его работа, состоявшая из просмотра отчетов и проверки цифр. Бывал лишь один момент буйной эйфории, наступавший в начале каждого месяца, когда он получал свой чек по зарплате. Расточительный, как всегда, он приглашал друзей в «Прунье», чуть дальше по улице, где, сильно напоминая некоего гран-синьора, приобщал собравшихся гурманов к спартанской диете из икры и шампанского. Несколькими днями позже эйфория уступала место отчаянию, когда обезумевший Антуан рылся в пустом бумажнике… И еще одно взволнованное письмо уходило в Сен-Морис с патетическим обращением к матери прислать ему денег. В августе Луиза внезапно почувствовала потребность в свежем горном воздухе и, покинув Верьер, в сопровождении преданной мадемуазель Петерманн, отправилась в Ренонвильер (в Юрские горы Бернеса). Была ли эта поездка действительно вызвана необходимостью оправиться от гриппа, как она объясняла, или тайным желанием ненадолго отдохнуть от родных, по-прежнему сохранявших молчаливую враждебную настроенность против ее помолвки, но с которыми она срослась, как срастаются пуповиной? Вероятно, оба эти соображения правильны, и с тем грациозным инстинктом, который так часто руководит женским сердцем, она, вероятно, чувствовала потребность в испытательной загородной поездке вдвоем, где они могли провести вместе своего рода предсвадебный медовый месяц. Сезон летних отпусков был в разгаре, и Антуану не составило труда взять отпуск на работе. Но по обыкновению, ни гроша в кармане… Жених вынужден был продать свой фотоаппарат, чтобы присоединиться к своей любимой, поселившейся в шале местного священника. Самые жаркие дни уже прошли, и в пышной зелени долины гор, где они подолгу гуляли, прозрачный воздух звенел свежестью даже в полдень. Они собирали горечавку и делали букеты из синих, фиолетовых и желтых цветов. Наступило 25 августа, день святого Луи, который всегда праздновался в Верьере с подарками и связками цветов в обертках, нечто вроде Рождества поздним летом. Но давайте послушаем, как Луиза Вильморин рассказывает свою историю щебечущим полетом слов:

– О, какой очаровательный букет!.. Святой Луи, день моего святого. О, какие прелестные заверения! Я отвечаю на них, я нахожу отклик в себе, я несу ответственность за свои ответные обещания. Нескладные, похожие, нескончаемые? Да, они – бесконечны.

Подобно всем обрученным, мы живем одновременно и в настоящем, и в будущем. Безусловно, мы строим планы, но часто все мысли Антуана сводятся к его полетам.

Он рассказывает мне о возвышенных или ужасающих моментах, проведенных им между небесами и землей, в то время как я размышляю о том, как обставить наш будущий дом, и прерываю его рассказ, чтобы поинтересоваться у него, нравится ли ему обивка с гвоздиками.

– Канапе перед камином, это всегда так здорово, не правда ли? Особенно зимой, и даже больше осенью, когда шипят сырые дрова.

– Да, да… Но пойдем же.

– Куда ты хочешь пойти?

– Прогуляться. Ты увидишь.

И мы ускользаем. За несколько су мы садимся на крошечный поезд. Я осторожно усаживаюсь, чтобы не смять юбку, снимаю свои белые хлопчатобумажные перчатки, и в то время, как он смотрит на птиц, облака и небесные потоки, я рассматриваю на шале аккуратно подвешенные занавески, небольшие садики и растения на набережной. Затем, не спуская друг с друга глаз, мы делимся нашими наблюдениями и достигаем блаженства. Погода серая, воды озера унылы, с черными отражениями, этот час полон мрачных предчувствий, и в тени деревьев холодно.

– Давай купим немного шоколада, чтобы согреться, покурим и зайдем посидеть внутри станции. Смотри, какие там симпатичные афиши, – предлагает он мне.

Люди, прощающиеся на перроне, целуются, не стесняясь. Свист локомотива – сигнал для возбужденных объятий, и в момент прощания возлюбленные судорожно цепляются друг за друга и не отпускают объятий. Мы знаем, что лукавим, и тоже обнимаемся.

Антуан уже начинает терять волосы. Это волнует его, да и меня тоже. Кажется, есть какие-то эликсиры для волос, которые творят чудеса и которые можно отыскать в превосходных аптеках Женевы. Приближается сентябрь. Увы, он уже наступил. До свидания, Бернес Юрский, до свидания, месье пастор. Мы возвращаемся в Париж поездом.

– Давайте сделаем крюк, – говорит Антуан.

– Крюк? Какое безумие! Почему крюк? – волнуется мадемуазель Петерманн, сопровождавшая нас и опекавшая меня.

Я отвечаю:

– Уф, уф… Лосьон для волос… Важно… Лысина… Бедствие…

И с этими словами мы отбываем в Женеву, где останавливаемся на ленч на берегу озера.

– Слушай, это военный оркестр? – спрашивает Антуан, вскакивая на ноги и потянув меня через улицу.

Военная музыка! Подобно всей молодежи, рожденной перед 1914 годом, мы – патриоты. Наши гувернантки имели обыкновение петь: «Sentinelles ne tirez pas, c'est un oiseau qui vient de France» («Часовые, не стреляйте, эта птица летит из Франции»). Мы знаем слова «Sambre et Meuse» и «Marche Lorraine». При звуках военных маршей слезы наворачиваются на наши глаза. Мы дрожим при мысли о французском флаге, границах Рейна и укутанной в креп статуе города Страсбурга на площади Согласия в Париже, этом жалобном напоминании о востоке. Музыка приближается, поглощает меня, переполняет все мое существо, и я кричу сквозь рыдания: «Да здравствует Франция!» – и тут только различаю флаг Швейцарии. О, позор мне, изменщице… То был Женевский полк, возвращавшийся с полевых маневров.

Блаженная, но короткая идиллия… Вместе с осенью ей пришел конец на меланхолической ноте, подобно звукам затихающего рожка охотника. В Париже ничего не изменилось, и вежливо-неодобрительная атмосфера по-прежнему встречала Антуана в Верьере. Между тем что-то перерождалось в самой Луизе. Будучи почти на два года моложе Антуана, она оставалась эмоционально еще не готова для замужества. Она все так же была прикована цепью к Верьеру, слишком предана духу семейства Вильморин, чтобы суметь взглянуть прямо в лицо разлуке с близкими. Когда-то, очень давно, мать необдуманно отдала любимую куклу Луизы дочери своей подруги, не понимая степень привязанности к этой игрушке своего ребенка. Эта потеря оставила в душе Лулу чувство безутешной, тяжелой утраты – сопоставимой с болью, которую испытывал Кейн из фильма Орсона Уэллса «Гражданин Кейн». Но теперь речь шла не о кукле – под угрозой потери был весь мир Верьера. И рю де ла Шез, где беседы настолько остроумны и обеды настолько живые, что официанты, как правило, поспешно убегали с подносами на кухню, боясь лопнуть со смеху в присутствии гостей. Ей предстояло покинуть мир этого дома с мужем, который не совсем вписывался в этот мир, не был членом ее клана и едва-едва мог содержать себя, не говоря уж о жене.