Максим Коробейников - Подробности войны

Мы сидели в обороне и голодали. Это было, пожалуй, самое тяжелое время. Солдаты слонялись по траншеям и, хотя отлично знали, что ничего съестного найти нельзя, все чего-то искали, вглядывались в грязную и взмокшую землю, еще не совсем сбросившую с себя зиму.

На ней уже не было снега, но еще не появилось зелени. Унылая земля, изрытая окопами и траншеями, изъеденная, как страшной оспой, воронками от снарядов и бомб, простиралась вокруг. И среди этой всей плывущей и чавкающей под ногами грязи - люди, измученные, серые, такого же цвета, как земля, исстрадавшаяся и усталая от войны.

Мы отлеживались в землянке и, пытаясь скрасить разговорами свою жизнь, несли всякую чушь, чтобы заглушить ощущение голода и боли, внутреннего ожесточения и холода.

- Хорошо Василенко, - говорил писарь роты, которого солдаты называли начальником штаба, - никакого меню, никакой раскладки. Спи себе на здоровье! А всем остальным - плохо.

Василенко был ротный повар. Мой связной (потом таких солдат будут называть ординарцами) - большой любитель выпить и поесть и от этого особенно тяжело переживающий голод - старался в лад писарю пошутить над Василенко:

- Сейчас бы шашлычок... Но шампуры у Василенки заржавели, говорят.

Шутка, явно, не клеилась, и тогда Василенко - маленький, коротконогий, некогда похожий на откормленного розового поросенка, а сейчас морщинистый, с отвисшими щеками - подсел ко мне и начал разговор, будто ни к кому, кроме меня, не обращаясь:

- Эх, товарищ старший лейтенант, что они понимают в кухне! Им любое пойло дай - съедят. А я, бывало, в ресторане, да не где-нибудь, а в Киеве, по рыбным блюдам был спец. Возьмешь, например, цельного судака. Очистишь его через спинку, обмоешь, вспрыснешь белым вином, а потом развернешь и кожицей вниз положишь на плафон. А плафон-то маслом смажешь...

Тут Василенко посмотрел вокруг торжествующе и, увидев, что все затихли и слушают его с вниманием и интересом, продолжил:

- Покропишь этого судака сверху маслом и опять вспрыснешь белым вином. Да что им говорить? - указал он на писаря. - Они небось, кроме самогонки да соленых огурцов, не видели ничего. Потом посолишь, посыплешь перцем и пропустишь в духовом шкафу до мягкости: иначе он сырым будет. Потом-то его в духовой шкаф кладешь только для красоты, что ли, чтобы он корочкой румяной покрылся.

Тут Василенко продолжил:

- Затем переложишь судака этого на металлическое блюдо, на котором он будет подаваться, и заполнишь углубление брюшка гарнирами. Положишь шляпки от грибов. Понимаете? Только одни шляпки. Да отобьешь у них запах, чтобы маринадом не пахли. Положишь раковые шейки, да оливки и корнишоны, да вареную кнель из судака... Эх, товарищ старший лейтенант, картинка, не оторвешься!

Вот когда румяная корочка поверх соуса образуется, вынимаешь все и гарнирчик наведешь: крутоны из белого хлеба, да покрасишь раковым маслом... Не видел ведь связной в жизни ничего такого! А туда же лезет... "У Василенко шампуры поржавели..." Голова у него, у вашего денщика, поржавела! Из нее даже заливного хорошего не сделаешь.

Все сидели тихо и видели этого судака с румяной корочкой, и слюнки текли, и к горлу подступало что-то горькое да сладкое, и хотелось есть и плакать. Связной прерывает тишину:

- Ты мне, Василенко, продукт дай, а приготовить-то дурак может. Ты мне курицу дай; так я ее ощиплю, кишки выброшу. Ну там, картошки, макаронов или консервы, к примеру, положу... Конечно, перцу, лаврового листика... И все заложу, и пусть преет!..

- Так у тебя же все в кашу спаяется! - воскликнул с возмущением Василенко.

- Не бойсь, не спаяется. Помните, товарищ старший лейтенант, обратился связной ко мне как к свидетелю, - когда мы в Перегине стояли, какие обеды я вам готовил?

Я подтвердил. Действительно, о таких обедах можно было только мечтать.

- Да что курица, хоть бы хлебушка досыта... Ну хоть бы понюхать... мечтал писарь.

Ночью меня разбудил ротный повар. Он только легонько прикоснулся к плечу, как я спрыгнул с лежанки. Неуверенно, чуть-чуть мерцающий свет провода больно ударил в глаза. (Для освещения землянки натягивали от стенки к стенке телефонный кабель и с одного конца поджигали.)

- Какого дьявола надо? - спросил я спросонья.

- Товарищ старший лейтенант, это я, красноармеец Василенко. Принес вам покушать.

Я сел, Василенко поставил передо мной котелок, вытер подолом гимнастерки ложку. Я набросился на еду. Потом спросил:

- А сами-то ели?

- А мы там покушали, у них.

- У кого?

- Да у одних тут, у соседей...

Я съел весь суп, если можно было так назвать мутное пойло, и, разморившись, почувствовал, как все перед глазами начинает плыть и кружиться... Засыпая, я сквозь сон бормотал ротному повару:

- Спасибо тебе, друг мой дорогой...

А с утра все опять сидели весь день голодными, и я не мог понять, видел я все это во сне или в самом деле повар приносил мне что-то поесть, настолько это было нереально и далеко от моего сознания.

Ночью меня снова разбудили, Связной дергал за плечо и радостно повторял!

- Товарищ старший лейтенант, вставайте, покушайте!

"Господи, - подумал я ,- что бы я делал без этих людей?"

Михеев подал мне котелок с супом и кусок колбасы.

- Вот, кушайте...

А сам встал у дверного косяка, да так и стоял, любуясь, с каким аппетитом я уминал все, что он принес.

Следующий день снова прошел тихо'. Ночью опять принесли обед. Тут уж я начал размышлять.

- Слушай, Анатолий, - спросил я связного, - откуда вы это берете? Тот пожал плечами.

- Ты не крутись, - строго прикрикнул я.

- С немецкой кухни, товарищ старший лейтенант. Мы вечером туда через овраг ходим. Повар у них чудной такой. Наливает в котелок, а сам "шнель-шнель" кричит. Мы отойдем в сторонку, поедим, да и вам захватим.

- Так вы же попадетесь! - воскликнул я.

- Там у них темно, хоть глаз выколи. Все в плащ-палатках. Все кричат одинаково: "Данке, данке, данке шен". Ну и мы тоже.

Днем я вышел в траншею и долго разглядывал ничейную землю, пытаясь угадать, как мои ребята ходят к немцам за баландой. Где вылезают из траншеи, как через проволоку пробираются, откуда в тыл к немцам, к кухне заходят.

Но так ничего и не мог сообразить. Долго высовывался, глядел и думал, как там немцы живут и как мои ребята ночью пробираются туда...

Вечером, только стемнело, в землянку ко мне пришла вся компания неразлучных: повар, писарь и, конечно, связной. Сгрудились у двери. Я предложил:

- Заходите и располагайтесь. Разговор будет. Они уселись и выжидающе молчали, ожидая, что я скажу.

- Ну так что, орлы, значит, с немецким поваром подружились? - спросил я.

- А что? - ответил связной. - Видно, хороший мужик этот повар.

- Чем он хорош?

- Он, по-моему, все понимает. Потому, как мы к нему подойдем, он тихо так говорит нам: "шнель-шнель, шнель-шнель..." Скорее, мол, уходите.