Алексей Мясников - Московские тюрьмы

Конечно, на практике все обстоит сложнее. Отказ от того или иного показания тоже несет для следователя определенную информацию. Кроме того, особенно новичка, весьма впечатляют пределы наказания, предусмотренного статьей. Вилка обычно огромная. Например, по 70-й статье 1 часть от полугода до 12 лет, по 1901 от сторублевого штрафа до трех лет лишения свободы, и следователь не устает твердить, что от тебя зависит, на какое острие подденут: уколют нижним концом или насквозь прошьют верхним. Легче всего попадают на крючок те, у кого дело мыльного пузыря не стоит. Человек не видит за собой большого греха, надеется выйти сухим из воды, говорит, как на духу. И наговаривает на себя недостающие следователю аргументы обвинения. Верить следователям, рассчитывать на их снисхождение нельзя. Если есть санкция на арест, то не может быть объективного расследования, ибо задача следователя сводится к обвинению, иначе он подведет прокурора, который выдал необоснованную санкцию и которому следователь подчиняется. Из опыта камерных бесед, знакомства с десятками обвинительных заключений и приговоров совершенно отчетливо вырисовывается стремление следователей по уголовным делам навесить обвиняемому как можно больше статей. В обвинительных актах нередко целые гроздья — по три, четыре, пять. Спрашивают следователя: «А это за что?» Трафаретный ответ: «Суд разберется». Суд действительно нередко отметает совсем уж абсурдные обвинения, но не пять, так три статьи остаются, а это дополнительный срок и дополнительные сложности при амнистии. Следователи всячески — угрозами, обманом, избиениями — выколачивают обвинительный материал из самого обвиняемого. Методы допроса, характер обвинения исходят из отношения к подследственному как к заведомому преступнику, из подозрения, что каждый обвиняемый совершает больше преступлений, чем удается вскрыть. Такая практика в корне противоречит основополагающему принципу расследования и правосудия — презумпции невиновности. Фактически в основе следственной и судебной практики совершенно противоположная установка.

— Презумпция виновности, — сказал Леонард.

Слово и дело, в теории одно, на практике другое — обманная сущность всей нашей жизни. Правосудие вопреки краеугольному постулату юриспруденции — такое правосудие на словах, а на деле тут ничего общего с правом, это не право, а бесправие, не закон определяет поведение следователей и судей, а произвол ворочает законом. Презумпция невиновности, провозглашенная в теории, и презумпция виновности в следственной практике — не безобидная игра слов и не академическое противоречие. Эта подмена ставит юриспруденцию с ног на голову, поворачивает закон одним карательным лезвием, развязывает следователям руки для злоупотреблений. Предположение о невиновности человека направляет внимание следователя на объективное тщательное изучение обстоятельств дела, если же следователь заранее видит в тебе преступника, то его усилия сводятся к тому, чтобы доказать это. А коли так — чего церемониться? Следователь обращается с тобой, как с преступником, который во что бы то ни стало должен быть изобличен и наказан. Порок должен быть наказан — ради такой благой цели все средства хороши. У следователя появляется сознание морального права бить, обманывать, фабриковать. Он понимает, что тем самым он нарушает УПК, превышает власть, он сам становится нарушителем, но он считает себя морально правым отступить от служебных ограничений ради пользы дела. Ведь он исходит из интересов общества, которое должно быть ограждено от социально опасных действий. Пусть лучше он, следователь, несколько перешагнет закон, чем позволить избежать преступнику заслуженного наказания. Он знает, что начальство простит ему «мелкие» нарушения, но не простит оправдания «преступника», провала прокурорского обвинения и санкции на арест.

Презумпция (предположение) виновности сводит на нет абсолютную роль закона в правосудии. Судьба подследственного определяется не столько законом, сколько «внутренним убеждением» следователя и судьи. Я видел приговоры, где прямо указано, что суд выносит решение, «руководствуясь внутренним убеждением». Зачем трудиться искать доказательства? Если есть «внутреннее убеждение», доказательства всегда найдутся. Формируется установка на вседозволенность, на допустимость «доказательств» с потолка, на махинации с документами, свидетелями, на фабрикование дел, где законным процедурам отводится роль внешнего оформления «внутреннего убеждения» следователя и судьи. Официальное оправдание огульного произвола в так называемом правосудии. Превышение власти, подлог, должностные злоупотребления — эти преступления становятся нормой следственной практики, систематически совершаются на глазах тех, кого обвиняют в преступлении. Странная картина: юристы осуждают людей, вина которых не доказана, преступники лишают свободы по сути дела невинных. Обычная картина, когда руководствуются не законом, а «внутренним убеждением», не презумпцией невиновности, а презумпцией виновности.

Все малолетки в голос рассказывают, как выбивали у них показания в КПЗ и кабинетах следователей. Палки в ящиках письменного стола. Палка — столь же необходимый атрибут следователя, как и ручка, которой затем пишется протокол допроса. Работник умственного труда, палач-интеллигент. Будь у следователей своя эмблема, — точнее всего перо и палка, как щит и меч у КГБ. Палкой, символизирующей избиения, обман, махинации, добиваются показания, пером — записываются — вот и вся работа следователя. Советскому следователю не нужно быть Шерлоком Холмсом, презумпция виновности делает излишним искусство розыска — зачем, когда под палкой сами во всем признаются. Была бы охота, он и сейчас добудет сколько угодно признаний «троцкистских агентов» и «немецких шпионов». Малолеток, мелкоту на допросах бьют сплошь и рядом. Эти не поднаторели в жалобах, с ними все сходит с рук. Кто постарше и способен написать жалобу — с теми поосторожней. Все-таки жалоба — лишние хлопоты, не известно к кому попадет, вдруг дадут ход — может быть выговор. Тут многое зависит от взаимоотношений внутри администрации. Но если есть уверенность, что останется без последствий, если по науськиванию самого начальства, то бьют невзирая.

Техника выколачивания показаний хорошо отработана. За примером далеко не надо ходить. В центре Москвы, на Петровке, говорят есть специальная камера пыток, есть снаряды, на которые подвешивают за руки и на весу выдалбливают печень, почки так, что после этого мочатся кровью. Стараются бить без следов. Очень удобно: и больно, и нет синяков. Эффект потрясающий. Я встречал несколько воров-домушников, которые попадались на одной квартире, а после соответствующей обработки брали на себя с десяток нераскрытых краж. Пытка — самый удобный способ избавиться от залежалых дел. Какой начальник осудит? Наоборот. Пытку он не «заметит», за закрытое дело отблагодарит. Бьют по голове, но стараются без шишек и ссадин: через подставленную руку, например, через подушку — человек дуреет, расслабляется, его тошнит — как раз то, что нужно для содержательного допроса. Лучше всего бить в перчатках — они не оставляют следов. У нас на зоне все знали: если начальник оперчасти майор Рахимов полез при тебе в сейф, значит, за перчатками. Помахивал он как-то перед моим носом добротной плетью желтой кожи. Вроде шутя, но ведь не всегда же у него шутливое настроение, может и с женой поругаться. — как он в следующий раз распорядится плетью, ведь для чего-то лежит она на его столе, а коня у него не было, я это точно знаю.