Алексей Мясников - Московские тюрьмы

Впрочем, зона — особая тема, об этом потом. К тому же зэки все-таки люди осужденные. Сейчас пока речь идет об издевательствах над невинными по существу людьми, ибо по Конституции никто не может быть признан виновным в преступлении иначе, как только по решению суда. На каком же тогда основании морят в КПЗ и следственных камерах, бьют и пытают в следовательских кабинетах до суда, преимущественно до суда, т. к. это делается главным образом с целью выколотить нужные показания. Что дает следователям такое право? Презумпция виновности. Это их право нигде не записано, но оно им дано, оно практически существует. Не окажется под рукою перчаток или дыбы, чтобы аккуратно подвесить, обойдутся и без. Невелика беда, если разгорячится мент, и распинает разобьет тебя в кровь, до переломов, до потери сознания. Спишется на презумпцию виновности. Напомню Назара. По пустяку несколько милиционеров распинали его всмятку по яйцам, полумертвого бросили в КПЗ, месяц провалялся в больнице. И что ж? Его осудили за нападение на представителя власти. И в качестве пострадавшего и свидетелей выступили на суде те, кто калечили его сапожищами в пах. Чем руководствовался суд при вынесении приговора? Законом? Доказательствами? Рассмотрением «всесторонним и объективным»? Тогда бы приговорили ментов. Но приговорили Назара, ибо руководствовались презумпцией виновности и, конечно, «внутренним убеждением» судьи.

Не знаю, шутя или серьезно Леонард сказал, что авторское право на тему «презумпции виновности» он оставляет за собой. Надеюсь, он мне простит невольное вторжение в эту тему. Невозможно касаться следственной практики и нашего правосудия, чтоб не сказать о краеугольном камне, на котором зиждется юридический произвол. Мои заметки не претендуют на серьезный анализ практики презумпции виновности, какого она несомненно заслуживает. Право на этот анализ, как и договорились, по-прежнему остается за Леонардом.

Спрашивал его: «Что дальше? Будет ли существовать их психиатрическая Комиссия?» Отвечает с грустной улыбкой, что Комиссии уже нет, все участники пересажены и новые жертвы не нужны — Комиссия сделала свое дело. Надо браться за что-то другое.

— За презумпцию?

— Не знаю, срок только начался — будет время подумать.

— А что, если заняться совершенно невинным делом?

Идея состояла в том, чтобы посмотреть, как совершается превращение действующего законодательства в свою противоположность, за счет какого нормативного механизма благополучно сосуществуют в теории, например, презумпция невиновности, а на практике — презумпция виновности? Поясню, о чем шел разговор. Необходимо исследовать всю систему законов и нормативных актов на их непротиворечивость друг другу и Конституции. Это позволило бы с большей эффективностью добиваться от властей выполнения принятых ими основных законоположений. Чтобы не было юридического оправдания перевертышам вроде той же презумпции, когда различные подзаконные акты, инструкции бюрократической пирамиды от ступеньки к ступеньке превращают закон в свою противоположность. Вполне очевидно, что госаппарат руководствуется не столько законом, сколько внутриведомственными инструкциями и положениями, часто с грифом «для служебного пользования» и нередко противоречащим гласным законам. Надо вскрыть эти противоречия, изучить трансформацию закона на всех ступенях бюрократической лестницы и добиваться отмены тех ведомственных постановлений, которые искажают закон. Весь законодательный механизм должен быть отлажен таким образом, чтобы нормативные акты, издаваемые для практического управления, строго укладывались в русло основного законодательства, Конституции. Конечно, само по себе это еще не гарантирует соблюдения законности, однако облегчает борьбу за ее соблюдение. Устранение произвола в нормативных актах — это тоже борьба с произволом, это необходимый шаг на пути к правовому управлению и эффективной правозащите. Дело нужное и безопасное — комар носа не подточит — можно заниматься вполне открыто. О подобных проблемах пресса пишет. Я привел Леонарду примеры из публикаций в центральной печати о ведомственных противозаконных постановлениях. А сколько беззакония в приказах, положениях, нормативном творчестве местных органов управления! Правда, печать не заходит дальше торговли, сферы обслуживания, почему скажем, бутылки у населения не принимают, но кто нам запретит взять шире и глубже? Последние годы я занимался этой темой в области трудового законодательства, применительно к трудовым ресурсам и знаю, что работы там непочатый край. Думаю продолжить. Но можно взять любой кодекс: Уголовный, Уголовно-процессуальный, Исправительно-трудовой, Гражданский, Административный — любой — и проследить, насколько он сам соответствует Конституции и насколько соответствуют ему нормативные акты, регулирующие отношения в данной области. Я специализируюсь в одной отрасли права, ты — в другой, тот — в третьей и т. д. Мы могли бы создать общественный институт правозащиты под защитой самого права, т. е. основного законодательства, Конституции. Актуально и легально. И никакого риска, должны спасибо сказать. Леонард добрый человек. Внимательно посмотрел на меня, подумал и вслух согласился: «Что-то в этом есть». Понятно, мало шансов в этом проекте, а будет ли толк и подавно сомнительно. Но ведь надо же что-то делать. Надо искать щели минимального риска, в которые покуда можно протиснуться для доброго дела, не слишком опасаясь того, что тебя за это снова посадят.

После майских праздников, которые мы никак не ощутили и не отмечали, разве что перестали заводить к нам и отправлять от нас, переполненную осужденку начали энергично разгружать. Теплилась надежда, что на Пресню уйдем вместе с Леонардом, а там, чем черт не шутит, может и на одну зону. Нет, его вызвали первым, я не попал в их группу. Скатали его дряблый матрац, уложили казенную ветошь в широкую матрасовку. Крепко обнялись. Не хотелось думать, что расстаемся надолго. Прощались до встречи на Пресне. Контролер маячит в открытой двери. Леонард ушел в коридор, встал в группу. Близорукий голубой свет сквозь очки, мягкая, сроднившая меня с ним улыбка во все лицо, такой удивительный преступник — само воплощение добра стояло в коридоре лязгающего решетчатого чертога. И рядом ящерный лик вертухая. Дверь скрипнула. Что-то еще успели крикнуть друг другу. И больше я Леонарда не слышал. Увидимся ли когда? Другую встречу тюрьма вряд ли подарит. Почернело в камере с его уходом. Не нахожу себе места. Скорей бы мне отсюда. Не мог больше здесь оставаться. Тоска. Звучат в душе его голос, его стихи. Мурлыкает про какой-то «лепень модный» — часто на все лады напевал эту строчку из блатного романса за шахматами. У меня остался блокнот, куда я переписал насколько стихотворений, его адрес, вписанный между строк каких-то конспектов, кожаные варежки и благодарная память о нем.