Эудженио Корти - Немногие возвратившиеся

Нас обстреливали минометы, все существующие виды артиллерийского оружия и "катюши". Погибших уже не считали.

Именно в Арбузове мы близко познакомились со всеобщим кошмаром, названным ласковым женским именем Катюша. Шестнадцать 130-миллиметровых снарядов один за другим сыпались на наши головы. Заслышав звук летящих снарядов, все бросались плашмя наземь. За пронзительным свистом следовали взрывы. "Катюши" предпочитали стрелять по большим скоплениям людей. Когда обстрел прекращался, мы вскакивали и сломя голову бросались прочь, стремясь убежать подальше от страшного места. А на снегу оставались трупы - пять, шесть, семь... как повезет.

Тем вечером я тоже попал под вражеский обстрел и находился среди тех, кто сначала лежал, вжимаясь в холодный снег, а потом бежал, спасаясь от гибельных снарядов.

Я присоединился к нашим главным силам, ожидавшим подхода танков. Но те явно не спешили.

Меня часто удивляло, почему взрывы ручных гранат сопровождаются таким воистину оглушительным звуком, более громким, чем взрыв любого другого снаряда.

* * *

Наступивший вечер принес событие, встреченное радостными криками. В небе над нашими головами появилось несколько немецких трехмоторных самолетов, сбросивших на парашютах ящики с боеприпасами и бочки с горючим. Затем они в знак приветствия сделали несколько кругов над долиной и скрылись из виду.

Значит, мы не были брошены на произвол судьбы! Значит, кто-то помнит и думает о нас! Наверняка немцы поддерживают радиосвязь с высшим командованием. И рано или поздно долгожданные танки придут.

Наступила ночь.

Я снова встретился со своими друзьями: Цорци, Антонини, Беллини. Они поведали мне, что наш обожаемый майор Беллини{*11} куда-то исчез. Погиб? Попал в плен? Этого не знал никто. Последний раз его видели 21 декабря, как раз накануне того тяжкого дня, когда солдаты начали стрелять друг в друга.

Бедный, бедный майор! Никогда не забуду, как прошедшим летом, не сказав мне ни слова, он защитил меня от ожидавшего меня сурового наказания - почтовый цензор подал рапорт о моих антинемецких настроениях. А после того, как опасность миновала, майор вызвал меня к себе и здорово отругал, порекомендовав впредь воздерживаться от резких высказываний в адрес немцев в своих письмах домой.

Мысленным взором я и сейчас вижу его таким, каким он был в первые дни отступления: высокий, в меховом тулупе и сером вязаном шлеме, с накинутым на плечи одеялом, с неизменной тросточкой в руке. Ко мне он всегда обращался по-отечески ласково: "Oh, ragazzo..." Если бы он мог вернуться хотя бы на день!..

В тот день мы недосчитались еще многих: младшего лейтенанта Сильви, тосканца из 3-й батареи, капитана Россито, командира 1-й батареи... Скорбному списку, казалось, не будет конца. Оставалось только гадать: где они, наши друзья? И еще каждый из нас в те минуты думал, что рано или поздно придет и его черед...

Я искал место, где можно немного поспать. С утра мне не удалось отдохнуть, и я чувствовал себя совершенно разбитым.

Возле хлева, используемого в качестве лазарета (еще один крошечный лазарет в непосредственной близости от немецкого штаба), я увидел, что люди вокруг меня поспешно падают на землю и прикрывают головы руками. Вслед за этим я услышал свист летящих снарядов "катюш". Разумеется, я тоже рухнул в снег. Под такой обстрел я попал впервые. Шестнадцать снарядов ложились на линии протяженностью около 200 метров. До меня доносился звук далекого взрыва, затем ближе, еще ближе... Последние были уже совсем рядом, земля вокруг содрогнулась, словно в преддверии страшного природного катаклизма. Казалось, взрывам не будет конца. Было так страшно, что я уже мысленно поручил свою душу Господу.

Я поднялся с земли невредимым.

Снаряды "катюш" при взрыве образовывали вокруг себя золотистую светящуюся сферу, словно на землю падали гигантские капли неведомого расплавленного вещества. По этому признаку их можно было отличить от любых других снарядов.

Глава 10.

22-24 декабря

В конце концов я лег на снег около избы, где размещался немецкий штаб, и попытался уснуть. Цорци и Антонини тоже не нашли места в помещении и присоединились ко мне. Антонини лег рядом со мной. Но очень скоро мы поняли, что в такой мороз невозможно оставаться неподвижными. Холод был совершенно невыносимым. А некстати поднявшийся ветер удвоил наши мучения. Почувствовав, что больше не могу терпеть, я встал и отправился искать хотя бы отдаленное подобие убежища.

* * *

И снова я пробирался между многочисленными трупами. Но тогда я им даже позавидовал. Превратившись в бесчувственные глыбы льда, эти люди больше не ощущали холода. Припомнив, что я не так давно видел очень привлекательную копну сена, ставшую неплохой защитой для многочисленных раненых, я направился туда. Может быть, там удастся найти место для ночлега.

* * *

В небольшом стоге сена у дороги спали немцы. Рядом оставалось достаточно места, и я вполне мог устроиться на ночлег. Но не рискнул беспокоить грозных союзников. Тут же здоровенный немец бранился с группой итальянских солдат из-за лошади. Сначала итальянцы вроде бы одержали верх, но немец призвал на помощь своих соотечественников, и они отобрали лошадь, заявив, что это немецкая порода. Я не знал, что сказать огорченным итальянцам. Спорная животина принадлежала к породе, называемой normanno. Она чаще встречается в Северной Европе, чем в Италии. Вообще, наши отношения с немцами были сложными.

Наконец, я добрался до вожделенного стога сена и с удобствами устроился на ночлег, при этом не потревожив лежащих здесь же бесчисленных раненых. Я постелил немного сена на снег, снял обувь и носки, засунул их внутрь ботинок и, чтобы не украли, прикрыл сверху сеном, затем лег, укрылся одеялом и сверху насыпал сена для тепла. В таком положении холод казался терпимым, и я попытался заснуть.

Небо над головой было хмурым. Его свинцово-серую, недобрую гладь изредка освещали яркие вспышки, которые, вместе с доносившимся со всех сторон грохотом взрывов, не давали забыть о том, что идет война.

В нескольких метрах от места моего ночлега беспокойно фыркали лошади, впряженные в пустые сани. Временами они переступали с ноги на ногу, а иногда застывали в полной неподвижности, словно живые памятники терзаемой морозом живой плоти. Неожиданно одна из лошадей сделала несколько шагов ко мне и начала шумно жевать сено, под которым я прятался от холода.

Чтобы отогнать гостью прочь, я пихнул кулаком ее припорошенную снегом коричневую морду и сгреб на себя еще больше сена. Но морда незамедлительно возникла на том же месте и вернулась к прерванному занятию. Я снова стукнул ее кулаком. Никакого эффекта. Так повторилось несколько раз. Лошадь хотела есть. Даже если она и ощущала боль от моих ударов, чувство голода оказалось явно сильнее. В конце концов я кряхтя встал и оттолкнул сани на несколько метров дальше. Затем лег и моментально уснул. Правда, ненадолго. Очень скоро я проснулся, громко клацая зубами от холода. Настырная лошадь вернулась и сжевала мое одеяло из сена. Охваченный яростью, я едва не пристрелил зловредное животное. Остановила меня только мысль, что лошадь еще может принести пользу при перевозке раненых.