Джузеппе Вальденго - Я пел с Тосканини

Восторженные отзывы самых авторитетных критиков того времени можно было прочитать на следующий день во всех крупнейших газетах Соединенных Штатов. Исполнение было признано одним из самых удачных и совершенных, таким, которое трудно превзойти кому бы то ни было.

Критик Оулин Дауне писал в «Нью-Йорк Тайме» 7 декабря 1947 года: «…эта благородная опера показывает непревзойденное мастерство и удивительную глубину интерпретации маэстро Тосканини. Его метод исполнения музыки хорошо известен. Его мудрость и тонкое музыкальное чутье столь очевидны и бесспорны, что оспаривать их могут лишь невежественные или недалекие люди. Это не только самое прекрасное исполнение „Отелло“, какое когда-либо доводилось слушать, но и единственное, уникальное, неповторимое! Поскольку мы не сможем больше слушать эту оперу в таком совершенном исполнении, хотелось бы надеяться, что она будет записана на грампластинку, иначе секрет ее совершенства уйдет вместе с дирижером…»

Роберт Бегер писал в «Уорлд Телеграм» в тот же день: «Каким образом Тосканини достигает такого непревзойденного совершенства исполнения, неизменно сохраняя предельную верность партитуре, всегда будет оставаться загадкой…»

Об этом исполнении «Отелло» говорили еще очень долго, вспоминают и поныне. В октябре 1961 года в Америке вышли две новые записи этой вердиевской оперы. Критик Герберт Купферберг писал в связи с этим в «Геральд Трибюн»: «Обе записи превосходны, но вспоминается третья… та, что была сделана фирмой „Виктор“ в Эн-Би-Си в Нью-Йорке под управлением Артуро Тосканини с Районом Винаем, Эрвой Нелли и Джузеппе Вальденго. Поражает изумительная гармония, которую вы ощущаете, слушая эту запись и сравнивая ее с новыми альбомами. Я испытал это. Я знаю».

Тосканини был искренне доволен, что в общем-то не очень часто бывало с ним. Желая выразить певцам свое расположение, он пригласил всех нас к себе на вечер, который никогда не сотрется из моей памяти.

Это было 14 декабря 1947 года. Все мы, счастливые, собрались вокруг нашего дорогого маэстро, понимая, что это неповторимый день в нашей жизни. Тут были тенор Рамон Винай, сопрано Эрва Нелли, меццо-сопрано Нан Мерримен, тенор Лесли Чебей, баритон Ньюмен, бас Никола Москона, тенор Вирджинио Ассандри, хормейстер, я с женой, маэстро Пеллетье. Были и близкие Тосканини — синьора Карла, дочь Ванда, сын Вальтер с женой Чией Форнароли [10] Лючия Форнароля родилась в Милане 16 октября 1898 года, умерла в Ривердейле (Нью-Йорк) 16 августа 1954 года. Балерина, хореограф, педагог. С 1924 по 1933 год была прима-балериной театра «Ла Скала». (Прим. авт.). .

Когда начали расходиться, маэстро отвел меня в сторону и сказал:

— Я научу тебя петь Фальстафа, и ты будешь его петь со мной. Приходи.

Пять дней спустя я дебютировал в «Метрополитен» в роли Тонио в «Паяцах» под управлением Джузеппе Антоничелли, с большим успехом у критики и публики.

Между тем приближалось рождество, и я отправился к Тосканини в Ривердейл поздравить его. Он прочитал отзывы о моем дебюте.

— Я слышал, — сказал он, — ты с успехом пел «Паяцев» в «Метрополитен». Молодец! Если помнишь, Вальденго, — добавил он, — в последний раз, когда все собрались у меня, я сказал, что хочу научить тебя петь Фальстафа, и я это сделаю. Хочу оставить молодого певца, который умел бы исполнять эту оперу в соответствии с моим замыслом, как я уже делал это со Стабиле.

Потом он заговорил об исполнении «Отелло», о том, как он слушал пластинки, которые записал его сын Вальтер. Он сказал, что все прошло очень хорошо, что даже хор пел великолепно.

— Подумай только, — заметил он, — хор, состоящий сплошь из иностранцев, а как хорошо пел! И оркестр играл отлично, а ты ведь знаешь, сколько трудностей в партитуре «Отелло». Даже соло контрабасов не было фальшивым. Я просто очень доволен. Что же касается вас, певцов, то все вы были на высоте. И моя совесть по отношению к Верди чиста, потому что я сделал все, что мог. Совершенства не существует, к сожалению. Но повторяю, все вы пели очень хорошо.

Должен добавить, — продолжал маэстро, — что не припомню, чтобы когда-нибудь пели лучше «Аве Мария» и Песню об иве. Нелли была прекрасна в этой партии. Музыка эта кажется легкой, но эти чистые ре становятся трудными, если раскрыть карты… Представь, Верди в Песне об иве поставил три piano. Многие сопрано тут спотыкаются. И ты и Винай тоже молодцы. Я-то знаю, что значит оказаться перед публикой… А в концертном исполнении это еще труднее — ведь нельзя двигаться.

Тосканини похвалил меня за исполнение «Заздравной»:

— Ты, дорогой, меня просто порадовал. Эти хроматические нисходящие гаммы были просто великолепны! И «Сон» тоже, и тот кусок, если помнишь, из-за которого я чуть не свел тебя с ума!..

— Какой? — удивился я.

— Ну, ты же знаешь, не притворяйся! — воскликнул маэстро. — Те шесть восьмых staccato: «Questa é una ragna, dove il tuo cor, casca…»

Когда я уходил, Тосканини, провожая меня до дверей, снова заговорил о «Фальстафе»:

— Я хочу научить тебя петь Фальстафа еще и потому, что, прежде чем умереть, хотел бы снова продирижировать этой оперой в Буссето. Только не говори никому пока. Это моя последняя мечта.

Результат успеха не замедлил сказаться непосредственно на моих делах. Однажды меня пригласил вице-директор Эн-Би-Си мистер Ройяль и сказал:

— Дорогой Вальденго, мы решили предложить вам контракт на телевидении сроком на пять лет. Речь идет о совершенно новом для вас деле и, думаю, очень интересном: вам надо будет каждую неделю готовить новую программу. Даю вам неделю на размышление.

Я рассказал жене об этом предложении. Хотя оно было очень заманчиво с финансовой точки зрения, я не знал, что же делать. Телевидение тогда еще только набирало силу. Я решил посоветоваться с маэстро, так как понимал, что для этого нужно оставить театр.

Отчетливо помню эту сцену. Маэстро стоял задумавшись, в привычной для него позе, теребя большим пальцем губу… Он помолчал некоторое время, потом медленно произнес:

— Что я могу тебе сказать, дорогой мой? Ну… Я, конечно, не знаю, что за искусство будет рождать этот ящик… Я не отрицаю, что телевидение — удивительное изобретение, но — холодное. Что остается у тебя в душе после того, как посмотришь какую-нибудь оперетку или спектакль по телевидению? Ничего не остается. Так, кратковременное впечатление и все. Театр там не сделать. Наше искусство, — продолжал он, — не для телевидения. Наше искусство требует теплоты, жизни…

В этом отношении радио гораздо лучше, потому что, закрыв глаза, слушая музыку, ты сам создаешь все остальное в своем воображении.

Если ты в глубине души артист, не соглашайся. Если же, напротив, хочешь заработать денег, то оставь искусство и сразу принимай предложение. Конечно, в таком случае будет лучше, если ты постараешься больше не бывать у меня.