Эжен-Франсуа Видок - Записки Видока, начальника Парижской тайной полиции. Том 2-3

«Что касается до Эмиля Шевалье, который явится в качестве моего наследника, то это незаконный сын г-на Ледюка, адвоката в Аррасе. Весь Аррас знал эту интригу и ее результаты. Притом, когда зачался и родился этот ребенок, я содержался в остроге, в Тулоне или Бресте; а известно, что в этих местах невозможны подобные сношения.

Эмиль хорошо знает, что он не мой сын; это несомненно уже потому, что он никогда не носил другого имени как Эмиль Шевалье, хотя я не запрещал носить ему мое.

Во всех занимаемых им должностях удержано имя Шевалье, и только за несколько последних лет, видя мою старость, он вздумал назваться Видоком.

Раз, когда он явился ко мне с визитной карточкой этого имени, и когда я, приняв его, сделал замечание на этот счет, он согласился со мной, что он незаконнорожденный сын. Мой рассказ клонится только к тому, чтобы показать нравственность матери и сына.

При этом визите он простер свою дерзость до того, что намеревался получить мое наследство вперед, предлагая за это доказать, что он мне не сын и, прибавя, что его мать, бывшая тогда еще в живых, явится и объявит перед судом всю правду.

Невозможно лгать, стоя одной ногой в гробу и только что принявши святое причащение.

Повторяю, это не ради перекоров, но ради того, чтобы дать понятие о безнравственности сына и матери».

«Еще за несколько минут до смерти больной повторял имена Ламартина, Верни, Занжиакомо и Пекура».

«Что касается до особы, которую он особенно любил и которая ухаживала за ним до смерти, он так был тронут ее заботами, что накануне сказал: «На небе я буду молиться за ее дочь, потому что г-жа Лефевр была относительно меня, как монахиня». И он упросил меня тотчас же написать стихотворение, в котором бы выразилась благодарность к ней».

«Тщетно я повторял, что я не поэт; я был вынужден настояниями умирающего (res sacra miser!) написать карандашом плохое четверостишие, которое он заставил меня прочесть три раза, говоря: «Это доброе дело… благодарю вас!»

Видок имел счастье чрезвычайно восхитить почтенного священника, принесшего ему последние утешения религии, и этим мы закончим наши выписки из брошюры Шарля Ледрю: «Мы слышали, как священник сказал, давая последнее благословение кающемуся, осенявшему себя крестным знамением:

«Две чудные смерти, которые мне случилось видеть во все время моего служения, — это смерть Видока и смерть генерала Деро, умершего девяноста лет от роду, после шестидесятилетней деятельности на высшем служебном посту».

«Я все сказал. Но так как я говорил о душевном враче, то должен упомянуть и об усердии телесного врача, лечившего Видока в продолжение тридцати лет как предпочтительного своего пациента. Его зовут г-н Дорнье, это тоже живая жертва; он стар и беден! Но у него верный взгляд, а в особенности он обладает даром поддерживать в больном надежду до последней минуты — он, которого несчастье преследовало самым беспощадным образом и который должен бы быть большим скептиком».

«Его бедность, несмотря на познания, произошла от трех последовательных переездов с квартир, вследствие перестройки домов; и таким образом ему пришлось жить в трех различных кварталах, удаляясь от приобретенных пациентов».

«Но при всех переездах дружба к старому, привилегированному пациенту осталась неизменна».

«Когда его не было у постели больного, чтобы повторять «теперь лучше…», «да» (причем последний со своей стороны находил всегда какую-нибудь новую силу, поддерживающую угасающую жизнь). Видок беспрестанно за ним посылал, он звал его как человека, державшего в своих руках нить его существования».

«В торжественную минуту смерти священник и врач подошли к нему, чтобы принять последний его вздох».

«Он сделал доктору знак, что дело его покончено, а священнику, чтобы он подошел как можно ближе, дать ему последнее благословение… и прошептал, испуская последний вздох:

«Вы, вы… мой единственный врач».

«В первый день параличного удара, который Видок признал за смертельный, он сделал все распоряжения насчет похорон и продиктовал, какую сумму оставляет муниципалитету и церкви».

«Он требовал, чтобы его гроб провожал кортеж бедных, и только.

Это требование было выполнено в точности.

Его провожали, не считая других приглашенных, пятьдесят мужчин и женщин, которых он выпросил у монахинь благотворительного общества».

«Шествие отправилось из церкви, где заупокойная обедня была отслужена его духовником, как он того пожелал».

Не в обиду г-ну Шарлю Ледрю надо сказать, что погребальная процессия за гробом Видока состояла не из бедных. За нею же действительно шли сто человек бедных, из которых каждый получил по три франка; я не знаю, это ли хочет сказать Ледрю выражением, не считая других приглашенных. Кроме этих награжденных бедных, в церкви не было и десяти человек; из числа присутствующих одна молодая девушка заливалась слезами.

Как только Видок умер, явились в качестве наследников; во-первых, тот, кого он называл Эмиль Шевалье, по который тем не менее считается его законным сыном, пока суд не доказал противное; во-вторых, супруги Лефевр с завещанием по всей форме, в-третьих, бульварная актриса, две, три, пять или десять женщин легкого поведения, тоже каждая с завещанием по форме, но, к сожалению, прежде составленными и потому недействительными.

В 1815 и 1816 году в Париже было множество сборищ певчих, известных под именем гогетов (goguettes — ругателей). Это был род политических ловушек, образовавшихся сначала под покровительством полиции, которая наполнила эти собрания своими агентами. Последние за попойкой с рабочими подзадоривали их, стараясь вовлечь в ложные заговоры. Я был знаком со многими из этих мнимо-патриотических собраний; самые ярые из участников были всегда полицейские шпионы, которых легко было отличить. В своих песнях они ничего не щадили; ненависть и самые грубые оскорбления сыпались на королевскую фамилию… И эти песни, оплачиваемые секретными фондами Иерусалимской улицы, были произведением тех же авторов, как и гимн Святого Людовика и Святого Карла. Со времени покойного кавалера де Пии и Эсменара барды северной набережной, как известно, обладали привилегией противоречивых вдохновений. У полиции есть свои поэты, свои менестрели и свои трубадуры; она, как видит читатель, учреждение веселое; но, к несчастью, она не всегда расположена петь или побуждать к пению. Пало три головы: Шарбонно, Пленьо, Толлерока, и общества гогетов были прекращены, в них более не было нужды… Кровь была пролита.

Контрабандой.

Вельта — питейная мера в 6 пинт или кружек.