Мохандас Ганди - Моя жизнь

В Бомбее дни тянулись для меня мучительно медленно.

Я все время мечтал о поездке в Англию.

Между тем представители моей касты всполошились. Ни один модбания не бывал в Англии, а если я осмелился на это, меня следовало призвать к ответу. Созвали общее собрание касты и вызвали меня. Я пошел. Сам не знаю, откуда у меня взялась такая смелость. Без страха и сомнений появился я на собрании. Шет — глава общины, находившийся со мной в отдаленном родстве и бывший в очень хороших отношениях с моим отцом, заявил мне:

— Каста осуждает ваше намерение ехать в Англию. Наша религия запрещает путешествия за границу. Кроме того, мы слышали, что там невозможно жить, не нарушая заветов нашей веры. Там надо будет есть и пить вместе с европейцами!

Я ответил:

— Не думаю, чтобы поездка в Англию противоречила заветам нашей религии. Я хочу поехать, чтобы продолжить образование. И я торжественно обещал матери воздерживаться от трех вещей, которых вы больше всего боитесь. Уверен, что этот обет защитит меня.

— Но мы утверждаем, — сказал шет, — что там невозможно не изменить своей религии. Вы знаете, в каких отношениях я был с вашим отцом, и потому должны послушаться моих советов.

— Я знаю об этих отношениях, к тому же вы старше меня.

Но ничего не могу поделать. Я не могу отказаться от своего решения ехать. Друг и советчик отца, ученый брахман, не видит ничего дурного в моей поездке в Англию. Брат и мать также дали мне разрешение.

— Вы осмеливаетесь не повиноваться велениям касты?

— Я ничего не могу поделать. Мне кажется, что касте не следует вмешиваться в это дело.

Шет был разгневан и отругал меня. Я сидел неподвижно.

Тогда шет произнес свой приговор:

— С сегодняшнего дня юноша этот считается вне касты.

Кто окажет ему помощь или пойдет провожать на пристань будет оштрафован на одну рупию четыре ана.

Приговор не произвел на меня никакого впечатления, и я спокойно простился с шетом. Меня интересовало лишь одно — как воспримет это брат. К счастью, он остался тверд и написал мне, что, несмотря на распоряжение шета, разрешает мне ехать.

Событие это усилило мое желание уехать поскорее. А вдруг им удастся оказать давление на брата? Вдруг случится что-нибудь непредвиденное? Однажды в самый разгар волнений я узнал, что вакил из Джунагарха, получив адвокатскую практику, едет в Англию с пароходом, уходящим 4 сентября. Я зашел к друзьям, которым брат поручил меня. Они согласились, что нельзя упускать такой случай. Времени оставалось мало, и я телеграфировал брату. Он тотчас прислал мне разрешение ехать. Я отправился к зятю за деньгами, но тот, сославшись на решение шета, заявил, что не может пойти против касты. Тогда я обратился к одному из друзей нашей семьи с просьбой дать мне денег на проезд и другие расходы, а брат возместит ему эту сумму. Наш друг не только удовлетворил мою просьбу, но и всячески ободрил меня. Я был ему очень благодарен. Часть денег я тут же истратил на билет. Затем мне предстояло приобрести соответствующую одежду для дороги. По этой части специалистом оказался другой мой приятель. Он купил мне все необходимое. Одни принадлежности европейской одежды мне нравились, другие нет. Галстук, приводивший меня впоследствии в восторг, в первый момент вызвал во мне настоящее отвращение. Короткий пиджак показался неприличным. Но все это были пустяки по сравнению с желанием ехать в Англию. Я запасся также достаточным количеством провианта на дорогу. Друзья забронировали мне место в той же каюте, в которой ехал адвокат Трьямбакрай Мазмудар, вакил из Джунагарха, и просили его присмотреть за мной. Он был человеком опытным, средних лет, знавшим свет, а я — совершенно неопытным восемнадцатилетним мальчишкой. Вакил заверил моих друзей, что они могут быть спокойны за меня.

Наконец, 4 сентября я покинул Бомбей.

Я не страдал морской болезнью, но чем дальше, тем больше овладевало мною беспокойство. Я стеснялся разговаривать даже с прислугой на пароходе. Все пассажиры второго класса, за исключением Мазмудара, были англичане, а я не привык говорить по-английски. Я с трудом понимал, когда со мной заговаривали, а если и понимал, то не в состоянии был ответить. Мне нужно было предварительно составить каждое предложение в уме, и только тогда я мог произнести его. Кроме того, я совершенно не знал, как пользоваться ножом и вилкой, и боялся спросить, какие блюда были приготовлены из мяса. Поэтому я всегда ел в каюте, главным образом сладости и фрукты, взятые с собой. Ехавший со мной вакил Маэмудар не испытывал никакого стеснения и сумел быстро найти со всеми общий язык. Он свободно разгуливал по палубе, тогда как я целыми днями прятался в каюте и решался показаться на палубе только тогда, когда там было мало народа. Мазмудар убеждал меня познакомиться с пассажирами и держаться свободнее. У адвоката должен быть длинный язык, говорил он. Он рассказывал о своей адвокатской практике и советовал использовать всякую возможность говорить по-английски, не смущаясь ошибками, неизбежными при разговоре на иностранном языке. Но ничто не могло победить мою робость.

Один из пассажиров — англичанин, несколько старше меня, почувствовав ко мне расположение, вовлек меня однажды в беседу. Он расспрашивал, что я ем, кто я, куда еду и почему так робок; он также посоветовал мне обедать за общим столом и смеялся над тем, что я упорно отказывался от мяса.

Когда мы были в Красном море, он дружески сказал мне:

— Сейчас это хорошо, но в Бискайском заливе вы откажетесь от своего упорства. А в Англии так холодно, что совершенно невозможно жить без мяса.

— Но я слыхал, что и там есть люди, которые могут обходиться без мяса!

— Поверьте мне, что это сказки. Насколько мне известно, там нет ни одного человека, который не ел бы мяса. Ведь я не убеждаю вас пить вино, хотя сам пью. Но я считаю, что вы будете есть мясо, так как не сможете жить без него.

— Благодарю вас за совет, но я торжественно обещал моей матери не дотрагиваться до мяса, и я даже думать об этом не смею. Если там невозможно обойтись без мяса, я лучше вернусь в Индию, но не буду есть мяса только ради того, чтобы остаться там.

Мы вошли в Бискайский залив, но я не почувствовал необходимости ни в мясе, ни в вине. Мне посоветовали запастись справкой, что я не ем мяса. Я попросил знакомого англичанина выдать мне такое удостоверение. Он охотно согласился, и я хранил его некоторое время. Но, когда я узнал, что можно получить такую справку и преспокойно есть мясо, она утратила для меня всякое значение. Если не поверят моему слову, на что мне такое удостоверение?

В Саутхемптон мы прибыли, помнится, в субботу. На пароходе я ходил все время в черном костюме, а белую фланелевую пару, которую мне дали друзья, приберегал ко дню прибытия. Я считал, что белое мне больше всего к лицу, и сошел на берег в белом фланелевом костюме. Был уже конец сентября, и в белом костюме оказался я один. Присмотревшись, как поступали другие, я оставил агенту Гриндлея весь свой багаж вместе с ключами.