Мохандас Ганди - Моя жизнь

М-с Уолтон была кроткая и одаренная женщина. Мне нравилось отношение ко мне этой пары. Мы знали, что между нами существуют глубокие расхождения. Никакие дискуссии не могли бы сгладить их. Но и расхождения оказываются полезными там, где есть терпимость, милосердие и истина. Мне нравились смирение и настойчивость м-ра и м-с Уолтон, их преданность делу. Мы встречались очень часто.

Эта дружба поддерживала мой интерес к религии. Теперь я уже не мог уделять столько времени изучению религии, как в Претории. Но я использовал и тот небольшой досуг, каким располагал. Моя переписка по вопросам религии продолжалась. Райчандбхай направлял меня. Один из друзей прислал мне книгу Нармадашанкара «Дхарма Вичар» и предисловие в ней во многом помогло мне. Я слышал, что поэт жил жизнью богемы, и описание в предисловии переворота, происшедшего с ним благодаря изучению религии, пленило меня. Я полюбил эту книгу и внимательно перечитал ее. С интересом прочел я и книгу Макса Мюллера «Индия — чему она может научить нас?», а также опубликованный Теософическим обществом перевод «Упанишад». Эти книги увеличили мое уважение к индуизму, его очарование все более захватывало меня. Однако я не стал предубежденно относиться к другим религиям. Я прочел «Жизнь Магомета и его преемников» Вашингтона Ирвинга и панегирик пророку Карлейля. Эти книги возвысили Мухаммеда в моих глазах. Я также прочел книгу, называвшуюся «Так говорил Заратустра». [10] Произведение немецкого философа Ф. В. Ницше (1844–1900).

Таким образом, я приобрел больше знаний о различных религиях. Изучение их способствовало развитию самоанализа и привило мне привычку осуществлять на практике все, что привлекало меня во время занятий. Так, я начал делать некоторые упражнения по системе йогов в той мере, в какой смог понять, в чем они заключаются, из описания, приведенного в индусских книгах. Мне не удалось далеко продвинуться в этих упражнениях, и я решил, что, когда вернусь в Индию, продолжу свои занятия под руководством какого-нибудь специалиста. Но желание это так и осталось неосуществленным.

Я усиленно изучал также произведения Толстого. «Краткое евангелие», «Так что же нам делать?» и другие его книги произвели на меня сильное впечатление. Я все глубже понимал безграничные возможности всеобъемлющей любви.

Примерно в это же самое время я познакомился еще с одной христианской семьей. По ее предложению я каждое воскресенье посещал методистскую церковь. В этот день меня всегда приглашали и на обед. Церковь не произвела на меня хорошего впечатления. Проповеди показались невдохновляющими. Прихожане не поразили никакой особой религиозностью. Они были не собранием набожных душ, а скорее по-мирски мыслящими людьми, которые посещают церковь для развлечения или в соответствии с обычаем. Иногда я невольно начинал дремать во время богослужения. Мне было стыдно, но чувство стыда облегчалось тем, что некоторые из моих соседей тоже клевали носом. Я не смог посещать подобные богослужения долгое время. Моя связь с семьей, которую я обычно навещал каждое воскресенье, порвалась внезапно. Можно сказать, мне предложили прекратить визиты. Случилось это так. Хозяйка была добрая и простая, но несколько ограниченная женщина. Мы много говорили на религиозные темы. Я тогда перечитывал «Свет Азии» Арнолда. Однажды мы начали сравнивать жизнь Иисуса с жизнью Будды.

— Вспомните Гаутаму сострадающего — сказал я. — Его сострадание распространялось не только на человечество, но и на все живые существа. Разве душа не переполняется умилением при взгляде на агнца, лежащего на его плечах? Этой любви ко всем живым существам нет у Иисуса.

Такое сравнение огорчило добрую женщину. Я понял ее чувства, прекратил разговор, и мы перешли в столовую. Ее сын, настоящий херувим, едва достигший пяти лет, тоже был с нами. Я чувствую себя самым счастливым человеком, когда нахожусь среди детей, а с этим малышом мы давно уже были друзьями. Я с пренебрежением отозвался о куске мяса, лежавшем на его тарелке, и принялся расхваливать яблоко, лежавшее на моей. Невинный малыш был увлечен и вслед за мной стал восхвалять яблоко.

А мать? Она была в ужасе.

Мне сделали замечание. Я переменил тему разговора. На следующей неделе я, как обычно, навестил семью, не понимая, что мне следует прекратить визиты, да и не считая, что это было бы правильно. Но добрая женщина внесла ясность в создавшееся положение.

— М-р Ганди, — сказала она, — пожалуйста, не обижайтесь на меня. Я считаю своим долгом сказать вам, что ваше общество отнюдь не благоприятным образом действует на мальчика. Каждый день он колеблется, есть ли ему мясо, и просит фрукты, напоминая мне о ваших доводах. Это уж слишком.

Если он не будет есть мясо, он ослабеет, если не заболеет. Я не в состоянии переносить это. Отныне вы должны разговаривать только с нами, взрослыми. Ваши беседы, очевидно, плохо влияют на детей.

— М-с… — ответил я, — мне очень жаль, что так получилось. Я понимаю ваши родительские чувства, так как у меня самого есть дети. Мы можем очень просто покончить с этим неприятным положением. То, что я ем и от чего отказываюсь, больше влияет на ребенка, чем мои слова. Поэтому лучше всего мне вообще прекратить посещения. Это, конечно, не должно повлиять на нашу дружбу.

— Благодарю вас, — сказала она с явным облегчением.

Обзаводиться хозяйством было для меня не ново. Однако хозяйство мое в Натале отличалось от того, какое было у меня в Бомбее и Лондоне. На этот раз часть расходов производилась исключительно ради престижа. Мне казалось необходимым, чтобы мое хозяйство соответствовало моему положению индийского адвоката и представителя общественности в Натале. Поэтому я поселился в прекрасном маленьком домике, в хорошем районе. Домик был также соответственным образом обставлен. Еда была простой, но так как я обычно приглашал к себе на обед друзей англичан и индийских товарищей по работе, то расходы на ведение домашнего хозяйства всегда были очень велики.

В каждом хозяйстве нужен хороший слуга. Но я не представлял себе, что можно обращаться с кем бы то ни было как со слугой.

Моим помощником, а также поваром был мой приятель, который стал членом семьи. Были у меня и конторские служащие, которые также столовались и жили вместе со мной.

Я полагаю, что мой эксперимент был успешным, но его несколько омрачили горькие жизненные переживания.

Мой приятель был очень умен и, как я думал, предан мне. Но оказалось, что я заблуждался. Он воспылал завистью к одному из конторских служащих, который жил у меня, и сплел вокруг него такую паутину, что я стал подозрительно относиться к клерку. Клерк был человек с характером. Увидев, что он вызывает у меня подозрения, клерк тотчас оставил мой дом и службу. Меня это огорчило. Я чувствовал, что, вероятно, был несправедлив к нему, и мучился угрызениями совести.