Альберт Манфред - Наполеон Бонапарт

Кому он мог довериться? Талейрану? Понятовскому? Нет, конечно. Его снова должен был выручить старый друг, верный Дюрок. Герцог Фриульский — обергофмар-шал империи генерал Дюрок мчался курьером в усадьбу Валевских; он передавал графине цветы и записки.

После бала во дворце Радзивиллов Наполеон писал ей в коротенькой записке, приложенной к великолепному букету цветов: «Я не видел никого, кроме Вас, я не восхищаюсь никем, кроме Вас, никто не может быть желанней, чем Вы. Только быстрый ответ может успокоить нетерпеливый пыл. Н.».

Из покоев графини Валевской было передано: «Ответа не будет».

Наполеон был вне себя; такого с ним еще не случалось. Он был сбит с толку; он снова чувствовал себя младшим лейтенантом, влюбившимся в первый раз. Он послал вторую записку, третью… Он ждал с нетерпением: что же ему будет сказано? И снова: «Ответа не будет».

Так проходили дни и вечера. Для Наполеона теперь все отодвинулось в сторону; все не имело никакого значения, только — Мария.

К усадьбе Валевских один за другим подъезжали экипажи. Дюрок нашептывал ей: «Он вас так страстно любит!» Князь Понятовский, старые польские вельможи, кузины и приятельницы кружились вокруг Марии, что-то шептали ей на ухо, потом глубоко вздыхали: «Бедная Польша! Несчастная родина!»

Под этим возрастающим натиском графиня Валевская пошла на уступки: она приняла приглашение приехать вместе с мужем на обед у императора, от которого ранее отказывалась.

Лед сломан. После обеда, прошедшего торжественно и церемонно, в салоне Наполеон подошел к ней. Он говорил ей о красоте ее глаз, лица… словом, все, что в таких случаях говорят. Наверно, убедительнее слов был его взгляд, обращенный к ней; он не выдумывал сказанного; он говорил то, что чувствовал. Она это поняла, и после этой недолгой встречи что-то в ней изменилось.

Так начался этот роман; он развертывался трудно, со срывами: Наполеон прислал ей записку в соцветии бриллиантов — она швырнула драгоценности на пол, и снова последовало: «Ответа rte будет». И все-таки любовь победила: она стала взаимной; искренность и пылкость его чувств передались и ей; ей было теперь так же трудно без него, как ему — без Марии. Они почти не расставались; едва лишь она уезжала от него, он слал ей вдогонку записку: «…я испытываю потребность Вам сказать, насколько Вы мне дороги… Мария, думайте о том, как я Вас люблю и как меня услаждает то, что Вы разделяете мои чувства…». [871] К слову сказать, новые материалы о Валевской еще раз доказывают необоснованность и тенденциозность освещения- «польского романа» Наполеона в известных мемуарах графини Потоцкой, на которые нередко ссылаются историки (Memoires de la comtesse Potocka… Paris, 1897, p. 124–127). *** A. Castelot. Le Grand empire, p. 29.

То была не банальная «походная интрижка», не случайная связь, о которой забывают на другой день; то была любовь, настигшая его и заставившая ради нее позабыть обо всем на свете.

Но жизнь, вторгаясь со всех сторон, нарушила это недолгое и хрупкое счастье. Жозефина безошибочной интуицией догадывалась о чем-то значительном, происходящем в Варшаве; она сердилась и сообщала, что приедет в Польшу. Наполеон писал ей торопливые письма, одно за другим, почти каждый день. «Здесь стоят холода, дороги очень плохие, ненадежные; я не могу дать согласия на то, чтобы ты подвергалась таким опасностям и так утомлялась…» [872] Corr., t. 13, N 11881, 11600, 11841, 11679, 11690, 8—26 janv. 1807. . Он ее уговаривал оставаться в Париже, доказывал, что этого требуют государственные интересы, он ей льстил, он шутил, он успокаивал ее.

Вести с театра военных действий также требовали сугубого внимания. Дважды он выезжал в армию вместе со «своей польской супругой», как он строго и важно говорил о Марии, когда §то становилось необходимым.

Наконец, польские дела, польское «море», волновавшееся вокруг него; оно тоже грозило разрушить, размыть этот искусственно созданный мир уединения и счастья. Что будет с Польшей? Когда будет восстановлена независимость Речи Посполитой? 14 января был опубликован декрет о создании Временного польского правительства [873] Corr., t. 13, N 11630. , Польша вооружалась. Но означало ли это полное восстановление независимого Польского государства?

Вокруг, императора кипели страсти; на него смотрели с надеждой. Все, начиная с любимой Марии и кончая старыми польскими вельможами, ждали его решений. Наполеон пришел победителем в Варшаву, чего же медлить? Разве польский народ, поднявшийся с оружием в руках против прусских угнетателей, не внес свой вклад в победу над Пруссией? Разве польские полки не храбро сражались за освобождение Варшавы? И разве не пришла пора перечеркнуть все три раздела Польши, произведенные его противниками?

Но Наполеон отвечал уклончиво. Он охотно восхвалял доблести Яна Собесского, говорил о великой роли Польши в истории Европы, но о будущем Польши высказывался туманно и неопределенно.

Трагедия Польши тех лет была не только в том, что страна была насильственно разодрана на три части и перестала существовать как независимое, суверенное государство. Трагедия заключалась в том, что поляки были социально и политически разъединены и что польское общество даже в черные годы бесправия и чужеземного гнета не могло сплотиться в единое национально-освободительное движение. Традиции польских якобинцев Гуго Коллонтая, Ясииьского и других, традиции Тадеуша Костюшко и революционных повстанцев 1794 года [874] См. фундаментальное исследование: В. Lesnodorski. Les jacobins polonais. Paris, 1965. были чужды и даже враждебны высшей польской знати во главе с Радзивиллом, Понятовским, Чарторыйским и другими, связывавшими планы возрождения Польши одни с Пруссией, другие с Францией Наполеона, третьи с Россией Александра. Словом, все кто угодно, но только не польский народ…

Наполеон быстро разобрался в этих внутренних трудностях польской проблемы. Еще в Берлине, в ноябре J806 года, ой предписал Фуше направить к нему секретно, под чужим именем, Костюшко. Он, очевидно, хотел поднять национально-освободительное, национально-революционное движение поляков. Но тут же устрашился. Костюшко — это значило верность демократическим и республиканским принципам, то, что его теперь путало, отталкивало. Он отказался иметь дело с Костюшко [875] Corr., t. 13, N 11153, p. 463. . Он не хотел вести войны социальной. В 1806 году у него были совсем иные замыслы, совсем иные расчеты…

Наполеон не мог уклониться от публичных выступлений в Варшаве, но его речам не хватало определенности. Конечно, это проистекало не от ораторской неопытности, скорее наоборот. Он призывал поляков вооружаться; он говорил, что их будущее в их руках, что оно зависит от их решимости, но он уходил от ответа на прямо поставленный вопрос: будет ли восстановлена независимая Польша? По этому главному для поляков вопросу он высказывался туманно, загадочно, неясно. Он не хотел себя связывать прямыми обещаниями.