Альберт Манфред - Наполеон Бонапарт

Предложение Наполеона о мире было отклонено. 25 апреля в Бартеншейне Фридрих-Вильгельм и Александр I подписали новое соглашение о союзе', оба монарха обязывались не вступать ни в какие переговоры с Наполеоном, пока Франция не будет отброшена за Рейн.

Приходилось снова браться за оружие, продолжать войну. Эта война была уже всем поперек горла: Наполеону, ютившемуся в каких-то лачугах Остероде и по две недели не снимавшему сапог, его маршалам, ропщущим и жаждущим вернуться домой, солдатам, стершим ноги от бесконечных переходов, измученным, усталым и злым, его вассалам и близким. Осторожный и сдержанный Кларк писал Талейрану: «Заключайте мир! Ради интересов императора, ради интересов Франции, ради ваших, ради моих интересов…» Жозеф в конце марта писал своему августейшему брату: «Ваше величество должно заключить мир любой ценой!» [882] L. Madelin. Histoire du Consulat et de I'Empire, t. VI, p. 275. . Эта крайняя формула «la paix a tout prix», может быть, в этом письме прозвучала первый раз и заставила Наполеона задуматься: «любою ценой» — так говорят, когда вода подступает к горлу. И он это чувствовал, но война шла, и надо было ее продолжать.

Беннигсен, получивший подкрепление и жаждавший укрепить свою репутацию «победителя Наполеона», начал наступательные действия и атаковал Нея. Но последующие его операции были крайне неудачны. Перейдя Алле у Фридланда, он остановился на левом берегу реки в позиции, хуже которой было трудно придумать. Наполеон не мог пренебречь выигрышными преимуществами, добровольно созданными противником. Сражение при Фридланде 14 июня 1807 года (в день битвы при Маренго) закончилось поражением русской армии.

Но если старший брат требовал от Наполеона «мира любой ценой», то это же требование предъявлял Александру его младший брат Константин. Явившись к императору в ставку Шавли (Шяуляй), он доказывал, что мир надо заключить без промедления, не откладывая ни на день, ни на час. Беннигсен после Фридланда прислал царю донесение, совсем не похожее на его победную реляцию после Эйлау. Он также настаивал на немедленном перемирии:.

Ради чего, ради кого погибали русские солдаты? Pour le roi de Prusse? «Ради прусского короля?» Но можно ли дольше приносить эти тяжелые и бесполезные жертвы? А что будет, когда армия Наполеона перейдет через Неман и война будет перенесена на русскую землю?

Беседа Константина и Александра неизвестна во всех подробностях; существует ряд версий. Говорили, что Константин напоминал о трагической судьбе их отца. Было ли так или нет? Александру и без того было ясно: он не может дольше вести войну, приносящую ему лишь унижения, а армии — потери. И до него доходил приглушенный ропот офицеров. Еще не был забыт Емельян Пугачев, и уже начиналось преддекабрьское время. Ростопчин с тревогой писал, что среди петербургской молодежи бродят «сотни молодых людей, которых можно считать прямыми сыновьями Робеспьера и Дантона» [883] Архив кн. Воронцова, т. 8, стр. 297. . Нельзя было дальше испытывать судьбу.

Александр послал в штаб к Наполеону князя Лобанова-Ростовского; он должен договориться о перемирии, а если можно, то и о подготовке мира. Александр тогда еще ие знал, что Наполеон стремится к тому же: мир стал и для него необходимостью.

В возможных переговорах с французской стороной было выдвинуто лишь одно предварительное условие: Россия ее согласится ни на какие территориальные уступки. Но опасения Александра были напрасны. Лобанов-Ростовский в штабе противника был встречен вежливо, радушно, почта дружески. Ни о каких территориальных притязаниях и речи быть не могло. Франция стремилась не к территориальным приращениям за счет России, не к материальным выгодам, не к унижению своего противника. Совсем наоборот, Франция искала дружбы с Россией. Она готова тотчас же прекратить эту ненужную, тягостную для обеих сторон войну и вступить на путь переговоров, поисков рыцарского соглашения со своим храбрым и мужественным противником.

Таков был смысл бесед, которые вел с Лобановым-Ростовским в главной ставке французской армии маршал Бертье, а затем сам император. Одновременно те же идеи развивали Мюрат в беседах с великим князем Константином и Дюрок, направленный Наполеоном в русскую ставку [884] «Русская старина», 1899, т. 98, стр. 592–595; ВПР, т. Ш, стр. 614–615, 752; /. Thiry. Eylau — Friedland — Tilsit. Paris, 1964, p. 200–212. , в переговорах с Беннигсеном. Обе армии стояли одна против другой, разделенные широким течением Немана; издали они могли казаться грозными противниками, готовыми вот-вот ринуться в бой, но обе эти армии — и их солдаты, и командиры, и главнокомандующие — не были в состоянии больше воевать, им нужен был мир.

Прошло всего десять дней с момента памятного сражения при Фридланде, и на середине реки, разделявшей две армии, саперы стали сооружать огромный устойчивый плот с нарядной палаткой посредине. 25 июня в 11 часов утра — солнце стояло уже высоко — от противоположных берегов на глазах обеих армий отчалили две лодки. Они сошлись у плота. Наполеон вышел первым и пошел встречать Александра.

«Из-за чего мы воюем?» — обратился он к Александру. То был вопрос, который он столько раз самому себе задавал. Они обнялись и вошли в палатку. Свидание продолжалось два часа.

Когда они вышли под руку, они были союзниками и друзьями. То не были шаблонные, лишенные реального содержания слова. Они были полновесны; не часто чувства союзнической связи ощущались так полно и искренне.

Как могло свершиться это почти чудодейственное, мгновенное превращение врагов в друзей?

Александр, как и все Романовы, был charmeur, он умел очаровывать, умел нравиться; все свидетельства современников сходятся на этом. Великий актер, Бонапарт в совершенстве владел тончайшим искусством обольщения; он хотел завоевать Александра и инстинктивно находил нужные слова, интонации, жесты, чтобы привлечь к себе своего собеседника. Обоим это полностью удалось.

Но было бы неправильным видеть в этом первом свидании врагов, ставших друзьями, игру. Остались реальные памятники эпохи, в том числе заслуживающие доверия: письма Наполеона к жене Жозефине и Александра к своей матери; искренность их не приходится брать под сомнение. Наполеон был в самом деле очарован Александром — он находил его красивым, добрым, умным, «гораздо умнее, чем обычно считают». Александр был более сдержан; он больше говорил о выгодах и преимуществах; но его сдержанность нетрудно понять: ему надо было еще приучить мать, своих близких, армию, всю страну к мысли, что Бонапартий, «враг человеческого рода», за два часа превратился в императора Наполеона — друга и союзника.

Но как ни существенны различия этих писем, в них есть и нечто общее — это пронизывающее письма обоих, и Александра и Наполеона, чувство облегчения, может быть даже счастья. В самом деле, то, что сделало встречу на плоту на Немане искренне радостной, что заставляло обоих неподдельно улыбаться, было прежде всего ощущение неожиданно легкого и счастливого избавления от смертельной опасности. Они сбросили на неманском плоту давивший их плечи тяжелый груз. Каждый из них ощущал приближение катастрофы. Русская армия летом 1807 года не могла больше обороняться. Французская армия была не в состоянии наступать. Каждая из этих констанций влекла за собой неисчислимые последствия. И вдруг Тильзит, крепкое рукопожатие, оживленная, дружеская беседа, поражавшая тем, как быстро они понимали друг друга, как совпадали их взгляды, — и все душившие заботы, давивший гнет неизвестного, ужасы войны — все через два часа осталось позади.