Альберт Манфред - Наполеон Бонапарт

Этот вопрос вставал, не мог не встать перед мыслящими людьми в обеих странах сразу же по окончании войны. Становилось очевидным, что война между двумя государствами, расположенными одно на востоке, другое на западе Европы, играла на руку англичанам, австрийцам, пруссакам, кому угодно, но ни в малой мере не соответствовала действительным интересам России и Франции Более того, раз возникнув, эта мысль, естественно, должна была быть доведена до логического конца: война, вражда между Францией и Россией противоречила национальным интересам обеих стран. Следующим логическим звеном в этой цепи рассуждений закономерно должно было быть признание желательности, пользы, необходимости союза между двумя державами.

***

Бонапарт, едва лишь получив полномочия первого консула, поставил в качестве важнейшей внешнеполитической задачи правительства Республики сближение с Россией. «Мы не требуем от прусского короля ни армии, ни союза; мы просим его оказать лишь одну услугу — примирить нас с Россией…» [585] А. Сорель. Европа и французская революция, т. VI, стр. 24. —писал Бонапарт в январе 1800 года. Задача эта казалась ему в ту пору столь трудно осуществимой, что он не мыслил ее иначе чем при посредничестве Пруссии. Но сколь важное значение он ей придавал, видно из того, что, не довольствуясь ни стараниями Талейрана, ни обычными дипломатическими каналами, он направил в Берлин своих личных эмиссаров — Дюрока, затем Бернонвилля и, наконец, Лавалетта [586] О миссиях Дюрока и Бернонвилля, назначенного послом в Берлин, не раз рассказывалось в специальной литературе; миссия же Лавалетта менее известна. Она прослеживается в материалах архива Российской коллегии иностранных дел. В дешифрованном донесении Колычева Ростопчину 26 января (6 февраля) 1800 года из Дрездена он сообщает об активной деятельности «агента Бонапарте — Лавалетта» (АВПР Сношения с Австрией, дело № 923, л. 140). .

Бонапарт тогда еще, по-видимому, не знал, что Павел I в то же самое время приходил к сходным мыслям На донесении от 28 января 1800 года Крюднера, русского посланника в Берлине, сообщавшего о шедшем через Берлин французском зондаже, Павел своей рукой написал: «Что касается сближения с Францией, то я бы ничего лучшего не желал, как видеть ее прибегающей ко мне, в особенности как противовесу Австрии» [587] Д. А. Милютин. История войны между Россией и Францией, т. 5, стр. 498. . Павел писал это примерно в те же самые дни, когда Бонапарт подходил к решению той же задачи.

Павел писал о «противовесе Австрии». Но столь же крайним раздражением он был охвачен и против другого союзника — против Англии [588] Подробнее см. превосходное в целом при спорности некоторых положений исследование: А. М. Станиславская. Русско-английские отношения и проблемы Средиземноморья 1798–1807. М., 1962. . Эта новая внешнеполитическая ориентация российского императора не осталась тайной для английского посла в Петербурге Уитворта; этот дипломат вообще обладал повышенной любознательностью, едва ли совместимой с его официальным статусом. «Император в полном смысле слова не в своем уме» [589] Отдел рукописей Государственной Публичной библиотеки в Ленинграде (далее — ОРГПБ), фонд Шильдера, картон 29, дело № 3, Уитворт — лорду Гренвилю 18 марта 1800 года из Санкт-Петербурга («The Emperor ist literally not in his senses»), л. 74. ,— писал Уитворт. В поведении российского самодержца было действительно немало удивительных поступков и черт, вызывавших смущение, страх, даже ужас его современников. Но в рассматриваемом вопросе император как раз проявил здравый смысл. Он обнаружил так много здравого рассудка, что даже потребовал от английского правительства отозвать Уитворта: этот джентльмен ему не нравился, он не внушал доверия. «Имея давно причины быть недовольным образом действия кавалера Витворта… и желая избегнуть неприятных последствий, какие могут произойти от дальнейшего пребывания при дворе моем лживых министров, я требую, чтобы кавалер Витворт был отозван…» [590] Д. А. Милютин. История войны между Россией и Францией, т. 5, стр. 199–200. . Последующие события показали, сколь обоснованны были опасения Павла I.

Но на пути и первого консула, и русского императора при всей почти неограниченной власти, которой каждый из них обладал, в достижении намеченной цели возникали непредвиденные препятствия и затруднения.

Как уже говорилось, идея франко-русского сближения в сложившихся условиях была настолько жизненной, настолько соответствовала интересам обеих держав, что она приходила в голову не только официальным руководителям государства или должностным лицам. В частности, эту популярную идею были готовы бросить на чашу весов и третьи участники борьбы — претенденты на власть, представители роялистской партии Людовика XVIII.

Почти в то же время, когда Гюттен слал из Петербурга в Париж докладные записки, доказывавшие необходимость и выгоды франко-русского союза, из Парижа в Петербург окольными путями, через Вену, шли пространные письма с обоснованием той же самой мысли — о пользе франко-русского союза. В одном из писем говори лось, что ходом вещей «Россия… становится распорядителем судеб Европы и спасителем своих союзников» [591] АВПР. Сношения с Австрией, дело № 921, Колычев Ростопчину 14 (25) января 1800 г., приложение № 2 «Etat de la France», 25 oct. 1799, л. 74. . Но кто же эти истинные союзники России? В том же письме утверждалось, что между Россией и Францией отсутствуют противоречия, что «Россия никогда не может ничего опасаться со стороны Франции» и что последняя готова предложить ей услуги и «прочный союз» [592] Там же. . Далее послание предостерегало, что Россия на своем пути, несомненно, встретит Англию и тогда лишь познает все тяготы этого. Логическим выводом из хода рассуждений было «Со всех точек зрения первым союзником России в Европе является Франция» [593] Там же, л. 74 об. . Единственной существенной поправкой, вносимой данным документом в общие доводы во многом сходные с доводами Гюттена, было немаловажное напоминание о том, что истинным союзником самодержавной императорской России может быть только «законная» — легитимная — французская монархия, Франция белых лилий Бурбонов.

Материалы архива Российской коллегии иностранных дел не дают ответа на вопрос, произвели ли эти доводы какое-либо впечатление в Петербурге. Можно предположить, что в общем этот тезис должен был встретить в Петербурге сочувственное отношение. Официально объявленной целью участия России в войне 1799 года было именно восстановление «законной монархии». Например в манифесте Павла I 16 июня 1799 года говорилось. «Восприняв с союзниками нашими намерение искоренить беззаконное правление, во Франции существующее, вое стали на оное всеми силами» [594] Д. А. Милютин. История войны между Россией и Францией, т. 3, стр. 439. . Влиятельные общественные круги, и здесь надо начинать с колоритной фигуры вице-канцлера графа Никиты Петровича Панина, последовательно и настойчиво придерживались идеи сотрудничества только с «законной» династией; всякая иная Франция представлялась им крамольной и нечестивой [595] См. А. Брикнер. Материалы для жизнеописания гр. Н. П. Панина (1770–1837), т. I–VII. СПб., 1888–1892; его же. Граф Н. П. Панин. — «Русская старина», 1874, кн. 7. . Мнение Панина и его единомышленников представлялось еще столь традиционным и естественным для политики России, что даже самовольнейший и взбалмошный самодержец не мог с ним не считаться. Высказанное им в январе 1800 года пожелание сблизиться с Францией повисло в воздухе, оно не получило продолжения, и, более того, в феврале того же года предложения Пруссии о посредничестве были формально отклонены.