Альберт Манфред - Наполеон Бонапарт

И все-таки в 1799–1800 годах, в особенности после войны, давшей обильную пищу для размышлений, отношение к республиканской Франции в Петербурге и Москве было уже иным, чем десять лет назад, в начале революции. Конечно, за минувшие десять лет во Франции многое изменилось. Но под воздействием французского опыта многое стало иным и в оценке его иностранными современниками. Здесь прежде всего следует напомнить, что сам главнокомандующий армией союзников генералиссимус А. В. Суворов высказывал убеждение в том, что французы возвращения к старой монархии не хотят. Как передавал Ф. В. Ростопчин, Суворов «многократно повторял, что вступление во Францию вызовет к защите ее всех ее обитателей и что покуда так называемая республиканская армия открыто не пожелает восстановления прежнего правительства, до тех пор подавление республики останется лишь на бумаге в разглагольствованиях эмигрантов-проходимцев и в голове политических мечтателей» [596] «Русский архив», 1876, № 10, письма Ф. В. Ростопчина С. Р. Воронцову, письмо от 30 июня 1801 г., стр. 427. Эти же письма на французском языке были позже опубликованы в Архиве кн. Воронцова, т. 8. .

Это мнение Суворова замечательно прежде всего как свидетельство политической проницательности великого полководца. Но оно заслуживало внимания и как отражение духа времени. Не только Суворов, но и некоторые другие русские современники той бурной эпохи понимали, что правительство Республики сильнее, энергичнее старой монархии, дискредитированной в глазах французского народа [597] См. мнение Кочубея (посла в Турции): Архив кн. Воронцова, т. 18, стр. 119; Ф. В. Ростопчина — Архив ки. Воронцова, т. 8. .

Но пока это новое понимание вещей прокладывало себе дорогу, приходилось считаться с привычным консерватизмом мнений, с устоявшимися, традиционными воззрениями, рассматривавшими республиканскую Францию как источник «революционной заразы», как рассадник «социального зла» [598] «…Война образа мыслей и правил республиканских., мне кажется для Европы опаснее, нежели их оружие», — писал в мае 1798 года князь Н. В. Репнин («Русский архив», 1876, № 10, стр. 168) .

На пути нового курса по отношению к Франции, пока еще в декларативной форме объявленного Павлом в январе 1800 года и не подкрепленного практическими действиями, возникло еще одно препятствие.

Бонапарт, развертывая свою дипломатическую акцию по сближению с Россией, не знал, что одновременно с ним большую дипломатическую игру в Петербурге начал с иных, можно даже сказать противоположных, позиций другой, по-своему тоже крупный политический деятель — генерал Шарль Дюмурье.

30 октября 1799 года в Петербург пришло адресованное императору Павлу I письмо от генерала Дюмурье из Шлезвига, датированное 20 октября того же года В письме этом говорилось: «Государь, я рассматриваю Ваше императорское величество как руку провидения, простертую над Европой ради спасения религии, нравов, законов, правительств и государей» [599] АВПР. Сношения с Францией, 43/1338, IX, 1799–1800, письмо Дюмурье Павлу I, л. 1. . Далее Дюмурье столь же велеречиво, со ссылками на «готовность всех французов, в особенности преданных монархии и доброму порядку…» всем пожертвовать ради осуществления «благородных замыслов» императора просил высочайшей аудиенции, дабы изложить имеющиеся у него планы Сами эти планы Дюмурье в письме не раскрывал, но в самой общей форме заявлял, что «все его желания направлены на восстановление на троне Короля и счастье родины» [600] Там же, л. 23. .

У Павла I и его окружения к этому времени накопилось уже крайнее раздражение против многочисленных французских эмигрантов, осевших в России, против «двора Людовика XVIII» в Митаве, досаждавших царю бесконечными просьбами о субсидиях, всевозраставших денежных пособиях и награждениях разного рода орденами [601] АВПР. Сношения с Францией, XIV, IX, 1800, гр. д'Авре Павлу I 3 февраля; 15 и 16 февраля 1800 г., л. 69–74 (письма с изложением просьбы короля о награждении орденами ряда офицеров). . О степени этого раздражения можно было судить по тому что царь отказал в аудиенции графу д'Авре, самому близкому к претенденту на трон сановнику, желавшему передать царю лично послание Людовика XVIII [602] АВПР. Сношения с Францией, IV, IX, 1799, л. 16–23 (переписка д'Авре с графом Ростопчиным 5, 10, 14 февраля 1799 г.). . Но для Дюмурье Павел I сделал исключение. В ответе из Гатчины 1 ноября 1799 года Ростопчин сообщал, что император удовлетворил просьбу Дюмурье, ему разрешен приезд в Петербург и посланнику в Гамбурге Муравьеву приказано выдать генералу паспорт [603] АВПР. Сношения с Францией, 43/1338, л. 3. .

Чем объяснить эту особую милость Павла?

О миссии Дюмурье 1800 года в исторической науке было известно очень мало, а то, о чем сообщалось, представлялось недостоверным или искаженным. Сам Дюмурье в своих не раз переиздававшихся мемуарах об этом эпизоде своей бурной жизни не рассказал [604] Самое полное издание: «La vie et les memoires du general Dumouriez… par Berville et Barriere», t. I–IV. Paris, 1822–1823 (Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина). .

Его биографы Артюр Шюке, Богуславски, Пуже де Сент-Андре либо почти не касались этой темы, либо, кратко сообщая о факте поездки, расцвечивали ее неправдоподобными деталями [605] A. Chuquet. Dumouriez. Paris, 1914; A. von Boguslawski. Das Leben des Generals Dumouriez, Bd I–II. Berlin, 1879; Pouger de Saint Andri. Le general Dumouriez… Paris, 1914. . Общим источником их сведений была вышедшая в 1818 году книга некоего аббата Жоржеля «Путешествие в Санкт-Петербург», в которой обрывки правды перемежались с выдуманным или непонятым [606] «Voyage a Saint-Petersbourg en 1799–1800…par 1'abbe Georgel». Paris, 1818, p. 279–295; тот же текст в его «Memoires pour servir a I'histoire des evenements», t. VI. Paris, 1818, p. 280–294 (Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина). Жоржель сообщает, что он жил в той же гостинице, что и Дюмурье. Это и является главным «источником» его знаний. . Исследователи, изучавшие архивные документы эпохи, и это относится прежде всего к Трачевскому, сделавшему в этой области больше, чем кто-либо другой, видимо случайно, прошли мимо папки пожелтевших от времени листов с полувыцветшими чернильными строчками Иностранные ученые, даже такие крупные, как Сорель, всегда охотно писавший о Павле I, черпали свои сведения по русской истории из документальных публикаций Трачевского, отчасти Татищева и незаслуженно популярных на Западе весьма сомнительных сочинений Валишевского Как бы то ни было, из больших исторических исследований миссия Дюмурье выпала: о ней либо ничего не писали, либо упоминали глухо и неопределенно. Естественно, что пачка архивных документов, освещающих какие-то эпизоды политической борьбы начала прошлого столетия, не может представить ее во всей полноте. Что-то остается неизвестным, о чем-то приходится догадываться, строить гипотезы.