Ришард Болеславский - Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918

– Офицеры и солдаты! Я дал присягу на верность его императорскому величеству Николаю II. Тридцать лет я служил своему отечеству верой и правдой. Я не отступлю от данной присяги. – Он выдержал паузу и, резко наклонившись вперед, прокричал: – Вы – мерзавцы, трусы, предатели! Бунтовщики, которые должны быть расстреляны без суда и следствия…

Резкий крик пробежал по толпе. Радикалы окружили трибуну, пытаясь стащить с нее оратора. Унтер-офицер отбивался от них словно волк, окруженный стаей собак.

Он должен был выдвинуть обвинения, защитить трехсотлетнюю историю России, объяснить политические репрессии и отчитаться за всех, погибших на войне. Он отчаянно пытался найти слова, а когда не находил их, кричал: «Трусы, предатели!»

Со всех сторон к трибуне стали стекаться радикалы. Они прокладывали путь в толпе, и она раскачивалась вправо, влево, взад, вперед. Так ведут себя собаки, идущие по следу волка.

– Тише! Тише! – размахивая шляпой, закричал господин в гражданском платье, до этого спокойно сидевший на помосте за трибуной.

В заполненном солдатами зале этот человек выглядел довольно нелепо в своем старомодном пальто, под которым виднелась мятая рубашка без пуговиц, и в пенсне. В одной руке сжимая шляпу, а в другой стопку каких-то документов, он нелепо размахивал руками, напоминая огородное чучело на ветру. С бешеной скоростью из его большого рта вылетали односложные предложения. Выкрикнув несколько слов, он замолкал, оглядывая толпу. А затем повторял эти слова снова и снова.

– Этот человек шпион! Этот человек шпион! Шпион! Шпион! Шпион! – твердил он словно в горячечном бреду. Немного помолчав, он быстро и взволнованно заговорил, по нескольку раз повторяя каждую фразу: – У партии есть неоспоримые доказательства! Этот человек шпион! Он работает на полицию! Он доносил на солдат, которые не поддерживали монархистов! По его доносам арестовывали людей! Честных людей приговаривали к каторжным работам! Их отправляли в дисциплинарные батальоны! Он один из тех, кто заставляет страдать Россию!

Постепенно его голос становился тверже. Теперь, уверенный, что услышан толпой, он повернулся к унтер-офицеру и прокричал эти обвинения тому в лицо, словно это была личная ссора.

– Дезертир! Дезертир! – выкрикнул в ответ унтер-офицер.

Вероятно, унтер-офицер решил, что этот одетый в штатское человек был солдатом, а потом дезертировал из армии, скрывался и сейчас открыто появился на митинге.

– Именем революции, приказываю арестовать этого человека, – завизжал гражданский чин. – Требую судить его революционным судом. Он – убийца людей и свободы!

Прокричав эти слова, он протянул руку к плечу унтер-офицера, чтобы сдернуть эполет. Одним ударом унтер-офицер столкнул его с трибуны в толпу. Его тут же подняли и поставили обратно. Со всех сторон на помост полезли солдаты. Скрутив унтер-офицера, они сбросили его с трибуны в ревущую толпу. Он яростно отбивался и кричал. Со всех сторон на него сыпались удары, но он, отбиваясь, продолжал выкрикивать оскорбления.

Унтер-офицер стоял, прижавшись спиной к помосту и отбиваясь от наседавшей на него толпы. С него сдирали награды, пинали, били кулаками по лицу.

Трое с помоста, схватив унтер-офицера под мышки, втянули его на пост. Он уже не мог стоять и упал на колени.

Его лицо было залито кровью. Он бессмысленно поводил поднятыми руками, словно пытался осенить себя крестным знамением. С усилием шевеля губами, он все еще произносил какие-то слова, но они тонули в реве многотысячной толпы. Кровь пузырилась у него на губах. Кто-то сильно толкнул унтер-офицера в спину, он упал навзничь, и его столкнули с помоста. Больше он уже не поднялся с пола. Все было кончено.

Гражданский чин взял себя в руки и продолжил прерванную речь. Сам он не принимал участия в драке и теперь даже не упомянул о человеке, только что растерзанном многотысячной толпой. Он принялся рассказывать о развитии социалистического движения в мире и о способах предотвращения будущих войн. Он говорил о мире и установлении рая на земле.

Полагаю, что в те минуты свершившееся на моих глазах убийство и речь этого оратора сделали из меня белого.

В какой-то момент наш полк постепенно собрался в одном углу зала.

– Мы все же поляки. А это дело русских, – спокойно говорил полковник уланам и офицерам. – Почему мы должны принимать участие в их делах? Мы давали присягу императору. Он передал империю Временному правительству, и наш долг – повиноваться приказам Временного правительства. То, что происходит в этом зале, не может происходить ни по чьему приказу. Я не останусь здесь, и это касается всех уланов.

Мы стали переходить от улана к улану, передавая им слова полковника. Вскоре мы уже стояли все вместе.

– Мы поляки и не хотим иметь никакого отношения к тому, что здесь происходит, – вынесли вердикт уланы.

Пока мы совещались, в зале произошло событие, само по себе несущественное, но оказавшее огромное влияние на решение уланов.

На трибуну поднялась женщина.

Ее голос, платье, еврейский акцент, излишняя нервозность и монотонно-истеричная манера чтения заранее подготовленного доклада – все это произвело на нас странное впечатление. Увидеть женщину здесь, в этом зале, после всего, что произошло, было столь невероятно, что в первый момент я решил, что просто брежу.

Женщина говорила в основном о правящем классе Российской империи и представителях этого класса, офицерах. Теперь уже она объясняла, почему офицеры хотят воевать, а солдаты не хотят этого делать. Она не использовала бранные слова, но ее выступление было пропитано такой ожесточенной ненавистью, какую можно было ощутить только на основании собственного страшного опыта. Она кричала, как ее после ареста подвергали мучительным пыткам и побоям, а в 1905 году отправили в ссылку.

Словно капли яда, ее гневные речи медленно отравляли солдатский мозг. Я увидел, как головы присутствующих постепенно стали разворачиваться в ту сторону, где стояли офицеры. Женщина призывала арестовать и уничтожить всех офицеров. В противном случае война будет продолжаться и истребит всех солдат.

Она разжигала ссору. И без того возбужденные, солдаты были готовы к новому убийству. Снова толпа начала раскачиваться, постепенно сжимаясь и двигаясь, словно змея, изготовившаяся к прыжку, в сторону группы офицеров. Наблюдая за этим страшным зрелищем, каждый из них задавал себе вопрос: «Кто следующий?»

Женщина говорила и говорила. Ее гипнотическое воздействие на толпу, казалось, вдохновляло ее, и уже ничто не могло остановить ее, даже следующее убийство.

Неожиданно Шмиль, наш молодой корнет, подошел к полковнику, щелкнул каблуками, отдал честь и спросил: