Ришард Болеславский - Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918

А между ними – березы-близнецы, третий участник спора, такие же породистые, как две сестры. Березы-аристократки, единственные в своем роде, гордо возвышались над домом. Такие же стройные и старые, как сестры-близнецы.

Пока я размышлял, Шмиль начал действовать. Он поднял стек, выехал на лошади перед сестрами, отгородив их от толпы, и крикнул звонким голосом:

– Убирайтесь отсюда! Вон отсюда, мятежники! Красная сволочь, подлые крысы! Ни один из вас не смеет касаться того, что вам не принадлежит. Только попробуйте, и я пристрелю вас на месте. Убирайтесь!

Шмиль двинулся на толпу.

Народ, приученный столетиями подчиняться людям в форме, даже мысли не допускал оказать сопротивление человеку с эполетами на плечах. Женщины замолчали. Даже дети перестали плакать. У Шмиля хватило достаточно здравого смысла, чтобы прекратить кричать и заявить, что он сам договорится с хозяйками усадьбы. Он пообещал, что если крестьяне будут вести себя нормально, то их требования будут удовлетворены. Правда, он не имел ни моральных, ни законных прав давать подобные обещания. Он был солдатом, а значит, обязан защищать любое гражданское лицо, которому грозит опасность, а не выступать в роли судьи в подобных ситуациях. Опасаясь, что дело может дойти до смертоубийства, я выехал к крестьянам и попросил сказать, сколько, по их мнению, потребуется дров, чтобы продержаться до конца зимы.

Меня тут же окружили измученные люди. Перебивая друг друга, помогая себе жестами натруженных рук, они начали объяснять, сколько им потребуется дров, какими долгими и суровыми бывают у них зимы. Крестьяне, благодаря нашей форме, увидели в нас наделенных властью судей и потребовали рассудить их. Каждый из них говорил о своих проблемах, о том, что лично ему пришлось пережить на протяжении многих лет. Теперь они хотели получить возмещение за все эти годы, причем немедленно.

Та же ситуация сложилась в армии. Крестьяне, как солдаты, опьянели от глотка свободы и хотели получить возмещение за многолетние страдания. Речи не шло о взаимопонимании, сотрудничестве. Никто даже не думал о законности. Они преследовали единственную цель, которая воплотилась в их криках:

– Мы должны получить все прямо сейчас!

– Сейчас, а не когда-то!

– Пришла свобода!

– Отдайте нам все сейчас!

Я сделал вид, поскольку все равно не слышал их выкриков, что прикидываю, сколько им понадобится леса, зерна и муки.

Теперь я понял, что наши красные фуражки сыграли важную роль (примерно такую же, как в истории с девушками, угостившими нас пирогами) в этой полной трагизма сцене. Благодаря цвету наших фуражек, крестьяне приняли нас за красных. Крестьяне поверили нам и успокоились. Все получилось как в детской игре, когда мальчишки, играя в индейцев, разжигают костер. Это только игра, но костер разгорается, и пламя охватывает все большую и большую территорию, уничтожая все на своем пути.

Тем временем Шмиль убедил сестер вернуться в дом, пообещав, что мы все уладим. Мы сказали крестьянам, чтобы они пришли сюда завтра утром, а за это время мы решим все вопросы. Они принялись благодарить нас, в доли секунды превратившись из разъяренных во вполне мирных людей. Они не думали о том, что эту ночь им придется провести в своих по-прежнему холодных домах, только потому, что мы пообещали им каким-то образом разрешить их проблемы.

Сестры тоже искренне поблагодарили нас и уже спокойно заговорили с крестьянами. Восстановив на какое-то время мир, мы по приглашению сестер зашли в дом, а крестьяне отправились в деревню.

Мы поднялись на террасу, и сестры смущенно попросили тщательно вытереть ноги. Одна из сестер приказала ординарцам сначала поставить лошадей в конюшню, а затем подойти к черному ходу: она даст овес для лошадей. Сено уланы сами найдут в конюшне.

Мы вошли в дом. Ощущение было такое, словно мы попали в настоящий музей. По периметру прихожей стояли стулья из красного дерева ручной работы. Из прихожей вели двери направо и налево и лестница на второй этаж.

Двери были открыты, и я невольно остановился и заглянул направо в большой зал для приемов, в котором стоял великолепный гостиный гарнитур из карельской березы. Диваны, диванчики на двоих, стулья вдоль стен, кресла у камина; мебель массивная и удобная, ручной работы. В качестве обивочной ткани использовалась черная парча с широкими полосами, на которых были вытканы зеленые, красные и белые цветы. На стенах великолепные картины. По углам горки с изделиями из фарфора, чайным и обеденным сервизами. На полу дорогой ковер, по бледно-зеленому полю розовые розы.

Слева была столовая, размером примерно в половину гостиной. Она казалась несколько мрачноватой из-за более низкого, чем в гостиной, потолка. Все панели, пол, буфеты и стулья – из красного дерева, почти черного цвета. Стулья с высокими спинками окружали массивный стол.

В прихожей, столовой и гостиной было очень холодно. Сразу стало понятно, что здесь никто не бывает.

Под лестницей виднелась маленькая дверь. Одна из сестер открыла ее и провела нас в комнаты, которые раньше, по всей видимости, занимала прислуга, а может, когда-то это была детская. Три маленькие комнаты с кухней. Здесь было довольно тепло. На окнах стояли горшки с геранью, которые мы видели с улицы. В комнатах вообще было много цветов в горшках. На окнах висели тонкие, пожелтевшие от времени, но чистые занавески. Мы вошли, сняли фуражки и застыли в ожидании, словно на официальном приеме. Атмосфера этого дома располагала именно к такому поведению. Сестры покинули нас ненадолго, а затем вернулись и официально представились. В черном была Елизавета Сорина, в темно-красном Мария Сорина.

– Наступили тяжелые времена, – сказала Елизавета, решив пояснить, почему они живут в этих маленьких комнатах, – и мы не можем себе позволить нанять прислугу. Нам самим приходится содержать дом. Поэтому мы живем в этих крошечных комнатках.

– Это действительно удобнее, – мягко прервала сестру Мария. – Чувствуете, насколько здесь теплее. Мы с сестрой спим в одной комнате. Там столовая, а за ней гостиная. Сегодня она станет комнатой для гостей. – И она одарила нас любезной улыбкой.

Мы щелкнули каблуками. Можно было подумать, что старенькая Мария – королева, представляющая нам свое королевство.

– Мы все делаем сами, уже почти год, – с легкой непринужденностью вмешалась Елизавета. – Мы быстро всему обучились. Мария даже моет полы. – И сестры весело рассмеялись.

– Мы не жалуемся. Нет, нет, нам не на что жаловаться, – сказала Мария. – Мы прекрасно справляемся. С нами живет маленькая хромая девочка, сирота. Она немного помогает по хозяйству. Прислуживает за столом. Ее отца убили на войне. Она осталась одна, и мы забрали ее к себе. Она спит на кухне. Но она не умеет мыть полы. Это делаю я. – И сестры опять рассмеялись.