Ришард Болеславский - Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918

Он опять и опять снимал фуражку и вытирал пот – хотя, может, это были капли дождя – с высокого лба.

– Государства начали эту войну против немецкого милитаризма. Цивилизованные, высокоразвитые государства. Если мы выйдем из войны, не доводя ее вместе с союзниками до победного окончания, то переведем нашу только что рожденную республику в разряд невежественных, нецивилизованных народов. Я уверен, что это не может произойти. Когда пробьет час решающего сражения, вы выполните свой революционный долг.

Ваши гражданские чувства не дадут вам поступить иначе. Я объехал почти весь западный фронт и могу сказать, что армия, как никогда, окрепла и в ней царит отличная боевая атмосфера.

Комиссары, занимаясь просветительской деятельностью, не мешают солдатам выполнять их непосредственные обязанности. Офицеры, за исключением реакционеров, которые были немедленно уволены из армии, готовы положить свои жизни за вас, граждане солдаты, и за свою страну.

То, каким образом вы отреагировали на приказ номер один, доказало вашу политическую зрелость. Это подтверждают мои бесчисленные разговоры с тысячами ваших товарищей от Балтийского до Черного моря, и я утверждаю, что нет солдата в рядах революционной армии, во главе которой согласно вашей воле встал я, который был бы не в состоянии выполнять свой долг.

Вы всегда должны быть начеку. Свобода слова дает вам право выражать собственное мнение. Левое крыло социалистов, пользуясь законными средствами, пытается убедить вас в необходимости прекратить войну. Временное правительство, проявляя революционное великодушие, позволяет им вести пропаганду, хотя в действительности их идеи ошибочны.

Идеи коммунизма, марксистская теория являются политическим экспериментом, который может проводиться только в мирное время. Ему нет места во время войны.

Керенский говорил, чуть ли не задыхаясь от рыданий. Его неестественное поведение, излишний пафос заставляли нас испытывать чувство неловкости. Оратору явно недоставало мужских качеств.

– Наша республика самая свободная республика в мире. Любой может свободно выражать свои политические мнения, в печати и во время публичных выступлении.

Позвольте романтикам уговаривать вас. Я знаю, что вы дорожите честью вашей страны и своим домом. Вы защитники. Вы не предадите своих погибших товарищей. Вы создадите светлое будущее своим детям. Враг по-прежнему силен, но его силы постепенно тают. Я призываю вас сделать последнее усилие, нанести один мощный удар, который приведет к окончательной победе.

Я прошу, чтобы вы поклялись вместе со мной, вашим главнокомандующим, что вы честно выполните свой долг в память о тех, кто помог совершить нашу замечательную революцию.

Я хочу услышать, как вы скажете это. Вы готовы пойти со мной и разгромить врага так, как вы никогда не делали этого прежде? Я жду. Я хочу услышать от вас только одно слово. Да здравствует революционная армия!

– Ура! – прокричал гарнизон.

Керенский поклонился и поднял руку, прося тишины.

– Я, ваш главнокомандующий, поведу вас в атаку против немецких штыков. Я возьму винтовку у ближайшего солдата. Я хочу первым умереть в ваших рядах…

Его остальные слова утонули в звуках «Марсельезы». Керенский спустился с помоста и в сопровождении свиты прошел вдоль всего строя. Казалось, что он ощущает себя «маленьким капралом» [21].

Сразу же после смотра Керенский в нашем сопровождении отправился на вокзал. К моменту его появления почти все население городка собралось у вокзала. Мы с трудом прокладывали путь через радостно-возбужденную толпу.

Сейчас Керенский был намного веселее и доброжелательнее, чем по прибытии; судя по всему, он остался доволен своим выступлением и отношением к нему в гарнизоне. Он, улыбаясь, раскланивался направо и налево и, поднимаясь в вагон, остановился на ступеньках и произнес короткую речь. Поезд тронулся. Люди сначала шли, а потом побежали за вагоном, размахивая шапками и выкрикивая: «Да здравствует Керенский!», «Да здравствует революционная Россия!».

Когда мы поскакали домой, усталые и голодные, я услышал, как один солдат произнес:

– Чепуха! Все, что нам нужно прямо сейчас, так это мир, земля и хлеб.

Ни идеи бескровной революции, ни место России среди цивилизованных стран, ни радужные перспективы геройской смерти защитников цивилизации – ничего из того, что с таким пафосом излагал Керенский, не могло затмить трех волшебных слов: мир, земля, хлеб.

Так ребенку, играющему старой куклой, вдруг предлагают новую книгу с яркими картинками. Пролистав книгу, ребенок отбрасывает ее и берет в руки любимую старую куклу.

Спустя несколько месяцев мне довелось услышать речь Троцкого перед двумя тысячами моряков. Тема была все той же. Троцкий призывал моряков к наступлению на Белую армию. Но как не похожи были эти два оратора! Выступление Керенского носило показной, мелодраматичный характер. Он так часто говорил «я», что создавалось впечатление, что он говорил лично о себе, а не о России. Он демонстрировал, с каким трудом ему дается каждое слово.

Троцкий говорил просто, без дешевых эффектов, однако так строил предложения, словно задавал вопросы. Он на одном дыхании произносил такое предложение-вопрос и делал паузу, дожидаясь, пока в умах его слушателей созреет ответ. Когда он понимал, что этот ответ не устраивает его, он вновь возвращался к прежней теме, и так до тех пор, пока слушатели не приходили к желаемому для него ответу. Его речь длилась три часа, и он ни разу не произнес местоимение «я».

Когда Керенский закончил выступление словами «я, ваш главнокомандующий, поведу вас в атаку против немецких штыков», я услышал, как один из уланов пробормотал: «Паршивый адвокатишка!» Это было презрение профессионального солдата к штатскому, который говорил о том, в чем совершенно не разбирался. Ни в одной армии никогда не произносят слов « я поведу вас».

Троцкий завершил свою речь словами: «Ваши братья в Германии, Франции, Англии, Австралии и Америке следят за вашими действиями, и, если вы положите свою жизнь за государство рабочих, ваши имена останутся навечно в их сердцах».

Я хорошо помню, как закончились эти выступления. Троцкий выглядел усталым, но спокойно сошел с трибуны. Керенский спускался, едва ли не падая, всем своим видом показывая, насколько он обессилел. Мне было ненавистно все, о чем пытался сказать Троцкий, и я от всего сердца желал, чтобы прав оказался Керенский. Но правильную речь произнес, к сожалению, не Керенский.

Спустя несколько дней пришел приказ из штаба. Через десять минут весь полк знал, что нас направляют на фронт. К полудню следующего дня мы уже загрузились в два состава, готовые двинуться на запад.