Хорст Герлах - В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946

После того как все вылезли из грузовиков, нас построили в колонну и повели в тюрьму Инстербурга. Поднявшись по ступеням, мы оказались в зале суда. Но вместо судей перед нами стояли двенадцать советских офицеров. Офицер зачитывал наши имена, называя персональный номер каждого. Когда назвали мое имя, я сделал шаг вперед. Нас увели в другое помещение.

Ужасное зловоние наполнило его, потому что многие пленники справили естественную нужду своего организма, воспользовавшись возможностью, впервые появившейся у них за четырнадцать часов. Я боялся, что русские отреагируют на это гневно, но они, казалось, не обратили на это внимания. Они смотрели на нас как на рабов или как на животных. Никто из нас не знал, что будет впереди.

В глубине души я надеялся, что меня могут отправить обратно домой. Но, видя, что ни для кого не делается исключений, я понял, что и мне не будет поблажек. А это значило, что шестнадцатилетний подросток будет выполнять точно такой же объем работы, что и взрослый человек. Вместе с другими людьми меня загнали в и без того уже переполненную комнату, и с удовлетворенным лицом охранник захлопнул за нами дверь.

Из-за двухсот или трехсот человек, оказавшихся в столь маленьком пространстве, очень скоро стало совсем нечем дышать. Возле двери располагался так называемый туалет. Зловоние висело в воздухе. Кроме того, было нестерпимо жарко. Я разделся, оставшись в одних плавках, но это мне не помогло. Несколько пленных солдат, сидевших у окна, попытались открыть его, но оно оказалось наглухо забито. Охранники, услышав какой-то шум, сделали несколько предупредительных выстрелов в воздух.

Я попробовал найти место, чтобы присесть, но это оказалось невозможным. Едва хватало места, чтобы стоять. Когда мои глаза привыкли к темноте комнаты, я огляделся. Лишь отраженный снегом из окна свет позволял различать очертания многих людей, находившихся здесь.

В конце концов наступил момент, когда я не смог больше стоять. Я ничего не ел целый день и очень ослаб. У меня подкосились ноги, и я упал, но очень скоро меня стукнули каблуком, заставив подняться, придя в себя.

– Это мое место! – закричал мужчина. – Я пришел сюда раньше.

– Ты не уважаешь старших, – поддержал его другой.

– Даже не пытайся снова здесь сесть! – завопил третий.

Я был не единственным, кому не удалось найти место, чтобы присесть. Я пробормотал:

– Извините, я просто не мог больше стоять.

Снова послышалось ворчание в мой адрес, но мне было не до этого. Я пытался хоть немного изменить положение тела, переминаясь на ноющих ногах.

– Посмотри, – произнес кто-то, – ты наступаешь мне на ноги.

Я посмотрел на мужчину, который только что произнес эту фразу.

– Он постоянно наступает кому-нибудь на ноги, – услышал я еще чей-то шепот.

– Ему нужно сесть, – снова ответил первый.

По его тону я почувствовал, что, возможно, наконец-то мне удастся присесть.

– Подвиньтесь немного, и парень сможет втиснуться.

Он подтолкнул двух ребят, сидевших рядом. Наконец я смог сесть. Невозможно рассказать, какое облегчение я почувствовал в тот момент.

Всматриваясь в лицо своего спасителя, я спросил:

– Как тебя зовут?

– Ханс. – Он ухмыльнулся, а потом добавил, что из Сакаса, местечка во Фришес-Хафф – заливе в Балтийском море.

– Я знаю, где это. Я был там в детстве; как раз тогда цвела вишня. Мы ходили купаться на залив. Это очень красивое место.

– Да, это точно, – сказал Ханс. – Ты бы видел сейчас нашу деревню, загаженную русскими солдатами. Видишь того парня? – Он показал в сторону окна.

Я кивнул.

– Вон того, в шапке?

– Да, – прошептал Ханс.

– Так вот, его брата убили.

– А что произошло?

– Это тяжелая история. Русские хотели изнасиловать его жену, а он вступился. Тогда они расстреляли его, а потом… – Ханс замолчал. Ему не нужно было продолжать.

Мы помолчали немного.

Потом я спросил Ханса, кто другие ребята, попавшие в плен вместе с ним. Ульрих и Гюнтер, шестнадцати и семнадцати лет, до сих пор еще учились в школе.

Мы заговорили о последних днях, проведенных дома, о том времени, которое изменило нашу жизнь полностью, как никакие другие события, происходившие до или после этого. В соседней деревне с той, где жил Ханс, погибло около тридцати мужчин, в большинстве своем фермеры. Их всех расстреляли.

– У тебя есть какая-нибудь еда? – спросил Ханс.

– Да, – ответил я честно, несмотря на появившееся желание соврать. – Я случайно нашел на дороге буханку хлеба, а мать дала с собой два килограмма ветчины. Ее я уже съел.

– Отлично. Может, ты дашь нам по куску, а мы поделимся с тобой колбасой. Ни у кого из нас нет хлеба; дома ничего не оставалось из еды, когда нас забирали.

– Хорошо, идет, – ответил я и, достав хлеб, разломил его на несколько частей.

– У меня нет даже колбасы, чтобы дать тебе, – произнес Ульрих.

Ханс утешил его:

– Не беспокойся, и на твою долю хватит. Мы были друзьями перед тем, как пришли русские, но и теперь ничего не изменилось.

Потом Ульрих достал из кармана расческу.

– Что ты собираешься делать? – засмеялся над ним Ханс.

– А может, я собираюсь отдать ее Хорсту. Вдруг у него нет, а у меня, между прочим, две.

– Ты угадал, – сказал я. – В тот день, когда они пришли, я переодел брюки и забыл переложить расческу в другой карман. Так что, если ты предлагаешь, я не откажусь.

Ханс, бесспорный лидер в нашей компании, был высоким и стройным парнем, с дружелюбным лицом. Съев свои бутерброды, если их было можно так назвать, мы этим символическим ужином скрепили нашу дружбу.

Люди, переполнявшие комнату, вынуждены были толкать друг друга, так как условия не позволяли двигать руками и ногами, не задевая соседа. Те, кто, как и я, оказались здесь позднее, были вынуждены подвергаться нападкам со стороны сидящих.

Я видел, что Ханс о чем-то задумался, а потом его лицо просветлело.

– Место, где сидит каждый из нас, можно на время уступить тому, кто стоит рядом, и так меняться.

– Неплохая мысль, – поддержал Ульрих. – Но кто встанет первым? Я не хочу, потому что я первым занял свое место.

– Нет, так не пойдет, – сказал Ханс. – Ты же видел, как упал Хорст.

Ульриху не понравилась эта затея, но я считал, что это хорошая идея, и потому не имел возражений. Ульрих сдался, встал первым почти на час.

Я попытался вытянуться на полу, но заснуть было почти невозможно. Когда я, наконец, задремал, кто-то потряс меня за плечо и разбудил. Я был готов разразиться бранью, но тут услышал голос:

– Теперь твоя очередь.

Я вспомнил наш уговор и поднялся, чтобы освободить место.

Вскоре все разговоры прекратились. Ночью дышать стало легче. Под утро русские принесли немного еды. Они велели поделить продукты между собой, но несколько поляков, которые лежали поблизости к двери, большую часть забрали себе, так что тем, кто находился в противоположном конце помещения, не досталось практически ничего. Для меня это было не столь страшно, как для других, потому что я еще имел в запасе немного хлеба и около килограмма ветчины.