Хорст Герлах - В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946

На следующий день нас перевели в помещение, находившееся на первом этаже другого здания, располагавшегося на противоположной стороне тюремного двора. В комнате был цементный пол. Теперь вместо изнуряющей жары мы попали в резкий холод. Впервые в своей жизни в этой комнате я увидел человека, который на моих глазах сошел с ума от пережитых потрясений. В середине ночи, когда мы попытались расслабиться и заснуть, он стал бегать по комнате, полностью забитой спящими людьми или, по крайней мере, пытавшимися заснуть. Он кричал душераздирающим голосом, звал свою мать и требовал отправить его домой. Звал охрану и наступал всем на ноги. Кто-то молча отодвигался, а кто-то бил его в ответ ногой. Человек метался из стороны в сторону, и мне почему-то было стыдно за него. Я попробовал поговорить с ним, но это не дало никакого результата, а русские веселились, со смехом глядя на него. Для них наши жизни ничего не значили.

Наступил третий день нашего заточения. Около четырех часов дня нам приказали выстроиться вдоль стенки с вещами. Как потом выяснилось, это была очередная проверка наших вещей, любимое занятие русских. В маленькой комнате два молодых офицера ГПУ устроили досмотр. Каждый из нас должен был вставать перед ними и открывать свой чемодан. Спички, сигареты, фонарики, ножи, носки, перчатки и другие личные вещи сбрасывались в общую кучу. Потом нас построили во дворе тюрьмы. В тот день тюремная администрация решила поживиться тем немногим, что у нас имелось, перед тем как мы должны были покинуть это место. Но один плюс все же был в этом грабеже: нам не нужно было теперь столько тащить на себе.

Нас снова пересчитали. Один мой добрый знакомый, семидесятивосьмилетний фермер, больше не мог идти. Он сильно исхудал и почти совсем обессилел.

– Я не могу стоять, – жаловался он мне.

Пытаясь его отвлечь, я рассказывал ему о своем отце, которого он хорошо знал.

– А где он сейчас? Они забрали его тоже?

– Да, забрали, – ответил я. – Мама передала мне свитер для него, если вдруг я встречу его в лагере.

– Они даже не дали ему времени собрать вещи? Я рассказал, как было дело.

– Но почему же его нет здесь, с тобой? – хотел он знать.

– Потому что его забрали раньше.

Охранник прервал наш разговор, приказав нашей колонне двинуться с места. Мы зашагали, построившись в ряды, следуя за охранником. Я старался держаться рядом со своим пожилым другом. Потом мне очень сильно захотелось пить, и я решил поднять немного снега. Но едва я вышел из своей шеренги, как охранник стрельнул в мою сторону. Пуля просвистела мимо, и я быстро встал в строй, но уже потеряв из виду своего соседа. Позднее я узнал, что из всех заключенных он умер первым.

Мы строем шли по дороге, пока в темноте не увидели очертания железнодорожной станции. Потом на горизонте показался товарный поезд. Колонну остановили, нас снова пересчитали и по пятьдесят человек стали загружать в товарные вагоны.

Дальше мне казалось, что сон смешался с явью. Тук-тук, тук-тук – стучал поезд по неровным рельсам. Тук-тук-тук – нас все дальше и дальше уносило от родных мест. Мне не хотелось открывать глаза. Ощущение пустоты в желудке напомнило мне, что я ничего не ел уже несколько дней. Вначале нам давали по два ломтя хлеба и кружку воды. Потом нас лишили и этого скудного пайка. Некоторые пленники заболели.

Мы лежали, как сардины в банке, рядом и друг на дружке. Невозможно было ни вытянуться, ни поменять положение тела. Когда можно было сесть, каждый пытался занять место повыгодней, если так можно выразиться. Мы с моими новыми друзьями расположились возле двери.

Кто-то из пленных сразу же попытался развести огонь в маленькой печке, которая имелась в вагоне, так как было невыносимо холодно. Прошло немало времени, прежде чем печка начала отдавать небольшое тепло, и сотня рук потянулась к ней.

– Откройте! – Кто-то громко стучал в дверь снаружи. Я открыл ее. Несколько гэпэушников ворвались в вагон, подняв сильный шум. Они наступали на ноги людям и дико ругались. От ворвавшегося воздуха огонь в печи разгорелся еще сильнее. Они затушили его, но весь вагон наполнился дымом. Очевидно, русские не хотели, чтобы мы ехали в тепле. Офицеры вышли, а мы остались сидеть в дыму. Скоро в вагоне опять стало холодно, но, Несмотря на то, что я замерзал, я все же заснул.

Тук-тук-тук; время тянулось очень медленно. Когда взошло солнце, мы попытались определить, который час и в каком направлении двигается поезд. Хотя у некоторых еще оставалась еда, взятая из дома, ее запасы становились все меньше и меньше. В конце концов все мы оказались в равном положении, получая по сухарю один раз в день.

Холодные лучи солнца пробились сквозь решетки, и свет ударил мне в глаза. Я повернулся на другой бок. Мне показалось странным, что чьи-то ноги, лежавшие рядом с моей головой, не пошевелились. Колеса продолжали монотонно стучать, производя все те же, уже до боли знакомые звуки. Они начали действовать мне на нервы, и я снова повернулся, толкнув соседа. Я пробормотал какие-то извинения, но ни слова не услышал в ответ. Странно, его глаза смотрели на меня не мигая. «Может, он разозлился?» – подумал я.

Я всмотрелся в его лицо. Он не дышал, а глаза казались стеклянными. Внезапно что-то екнуло у меня внутри. Холодный пот выступил на спине; я вздрогнул. Толкнув его ногу и не увидев ответной реакции, я понял, что всю ночь спал рядом с покойником. Когда поезд сделал очередную остановку, мы подождали, когда подойдет охранник и постучит в дверь. Мертвого быстро унесли. Это был первый из четырнадцати умерших в дороге.

Мы проехали город Гродно, потом въехали в Смоленск. Некоторые из бывших солдат, находившихся среди нас, узнавали места, где они воевали или работали. Оттуда мы повернули на север.

Мы терпели страшные лишения, самым сильным из которых было отсутствие воды. Хотя человек может прожить без еды несколько недель, без воды – лишь несколько дней. Жажда мучила нас еще больше, чем голод. День и ночь мы только и говорили о том, чтобы напиться, и даже во сне мне снилась вода. Я видел себя на ферме пьющим воду и никак не мог утолить жажду. Похожее состояние было и у остальных. Наше желание пить особенно увеличивалось из-за того, что нам давали сухой хлеб, жесткий, как кирпич. Кроме того, мы получали плавленый сыр, который также усугублял жажду.

Некоторые стали предпринимать попытки достать снег с окна, которое немного приоткрывалось в туалете. Это получалось не всегда, так как скоро охранники заметили наши уловки и стали стрелять, когда видели подобное. Теперь мы могли достать немного снега только ночью. Талая вода спровоцировала у некоторых сильнейшую диарею, и несколько человек из нашего вагона умерли в дороге.