Хадлстон Уильямсон - Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919–1920

В Рибенсдорфе, где сейчас находился штаб 2-й дивизии, я предложил генералу Краснянскому считать, что мое посещение передовой, где солдаты, должно быть, воюют по-настоящему, будет нормальной вещью. Он с готовностью согласился. Были заказаны две подводы, в каждую было впряжено по три белые лошади, и мы галопом поскакали в разбитый и сожженный городок Коротояк.

Там, где падали снаряды, дома стояли в руинах, виднелись обгорелые стропила, и тут и там валялись останки коров или лошадей на испещренной рытвинами земле. Курятники были разбросаны вокруг, а трупы их недавних обитателей затихшие лежали на траве, окруженные собственными перьями, а немногие оцепенелые жители беспомощно взирали на обломки своих домов.

Это зрелище было не по мне, и как только я очутился в городе, который лишь вчера горел, подвергаясь сильнейшему артобстрелу, я понял, что попал в действительно нормальную гущу солдат, с которыми я смогу поладить. В окрестностях, произведя несколько выстрелов по деревне к северу от реки, находившейся в руках красных, была моя старая подруга – 3-я батарея гаубиц калибра 4,5, которую я обучал и комплектовал в Ростове.

Мы с Краснянским поехали в штаб 1-й бригады и, поскольку большая часть Коротояка все еще просматривалась красными, решили оставить верховое средство передвижения белого цвета и пошли пешком по главной улице к площади. Многие дома все еще горели.

Было видно несколько воронок в местах падения снарядов, и несколько мертвых лошадей лежали на площади, иногда в оглоблях своих телег. Они начали смердеть, и воздух был отравлен этим смрадом. Церковь была почти целиком уничтожена, и белые передовые посты удерживали разрушенные дома вдоль берегов реки. Когда мы проходили мимо них, высовывались головы. Свирепые глаза скалились на нас из-под косматых казацких папах, а зубы сверкали под неровными кромками усов. Вслед нам неслись редкие восклицания, приветственные взмахи и свист.

Наплавной мост через реку из лодок и эстакад был в огне, дым низко стлался над водой в камышах, а на дальнем конце виднелась жуткая мешанина из убитых солдат, падших лошадей и разбитых машин – это там, где колонну захватили врасплох во время попытки переправиться. Какой-то конь бился, пытаясь подняться и вырваться из упряжи, которого удерживали его сотоварищи, а еще один с блестящей от воды шкурой лежал замертво на отмели, задрав вверх копыта, а брюхо было напрочь распорото. Ветер доносил запах трупного разложения. Трупы были навалены среди разбитых на куски подвод, блокируя тот конец моста, и немногие очумелые от ужаса люди вяло помогали лошадям, пытаясь расчистить место разрушений. Красные удерживали берег примерно в 500 ярдах отсюда, и продолжалась отрывочная снайперская стрельба. Пока мы наблюдали эту картину, к нам подошел сельский священник с двумя маленькими мальчиками, и, к моему ужасу, генерал хладнокровно повел нас всех вниз, на открытое место.

– Нам надо взглянуть на мост, – произнес он, – поговорить с некоторыми людьми на месте.

Если бы это происходило на Западном фронте, нас бы подстрелили за пять минут, но тут, хорошо все осмотрев, мы вернулись назад и не услышали ни одного выстрела в свою сторону. Уже в штабе полка я встретил других офицеров и младший состав, но ни на одной душе не было британской униформы!

– Но боже мой, – воскликнул я, – весь штаб Донской армии получил шестьдесят тысяч комплектов!

Мы добрались до штаба дивизии к вечеру и сели ужинать под музыку великолепного оркестра. Там были также три исключительно симпатичные девушки, а среди них, к моему изумлению, я увидел Наташу, которую видел в штабе 2-го корпуса и которую на прошлой неделе подвозил в своем вагоне. Как и многие другие, она нашла работу там, куда и хотела поехать. После ужина мы танцевали, хотя я был смертельно усталым, а утром надо было рано вставать, чтобы поспеть на бронепоезд на Лиски.

Состав, однако, тронулся раньше назначенного времени, и – я считаю – по приказу генерала меня не подняли вовремя, чтобы я успел на него. Поскольку мне пришлось провести несколько весьма напряженных дней, я об этом не сожалел и решил остаться со штабом; и провел время в ожесточенных спорах, пытаясь уговорить офицеров распределить британское обмундирование, которое я смог добыть для них, по более рациональной схеме. Я отдал Краснянскому все остававшиеся медицинские запасы, чай, сахар и табак, что имелись у меня, и предложил ему отправить со мной на следующий день какого-нибудь офицера, чтобы взять еще из моего вагона. Но вместо офицера он послал Наташу, которая поехала на деревенской телеге вместе с Лаком, к очевидному взаимному удовольствию обоих, и сумела с помощью лести выманить у британских офицеров, которых она, приехав, подстерегла в засаде, куда больше, чем просто справедливая доля джема и шоколада.

Из имевшейся у нас информации вполне логично вытекало, что красные оставят нам Лиски без сопротивления, но были и признаки растущей концентрации красной кавалерии в нашем тылу на правом фланге напротив участка Казанского. Было похоже, что они пытались заставить 3-й Донской корпус с занятием Лисок еще больше растянуть коммуникации, так что у главной контратаки красных через Дон появится дополнительный шанс на прорыв в направлении Кантемировки или Миллерова, и тогда штаб армии будет отрезан от основных сил.

По мере того как тянулся вечер, стали все более настойчивыми слухи о том, что красные фактически уже переправились через Дон и рвутся напрямую к железной дороге, и стало очень отчетливо звучать знакомое выражение «сматываться» .

– Сколько мы будем здесь оставаться? – услышал я, как кто-то тревожно интересовался, и с того момента посыпались вопросы во все стороны:

– Правда, что красные в пяти милях от нас?

– Останется ли эта толпа верной нам?

– Правда, что кубанцы откололись?

Я не знал, что отвечать, но знал, что кубанские казаки митинговали и замышляли в какой-то момент выйти из войны.

Однако посреди всей этой суматохи возник комический элемент, который привнесло прибытие представителя американского Красного Креста в виде американского лейтенанта Бойла в сопровождении моего старого друга Абрамова – переводчика и героя эпизода во время ужина у дю Чайла.

Состояние, в котором прибыли эти двое, было жалким. Они, полные оптимизма, отправились на фронт в багажном вагоне без каких-либо продуктов и запасов и за три дня пути чуть не умерли с голода, поскольку вместо торжественных приемов и почетного караула, на которые они рассчитывали, на них нигде не обращали внимания, и они сейчас были отчаянно голодны, уставшие и несчастные. Вдобавок к этому Абрамов слишком остро воспринимал распространившиеся слухи о перерезанных коммуникациях и был доведен до состояния абсолютного ужаса.