Йоханнес Штейнхоф - «Мессершмитты» над Сицилией. Поражение люфтваффе на Средиземном море. 1941-1943

Приземлившись на взлетно-посадочной полосе в Трапани, я находился на наблюдательном пункте, выясняя судьбу остатков своей эскадры, когда внезапно начался налет британских бомбардировщиков. Едва облака пыли от взрывов рассеялись, поступило сообщение, что ожидается прибытие генерал-фельдмаршала. Вокруг царил полный беспорядок. Среди хаоса гонявших туда и сюда санитарных машин и горящих на краю взлетно-посадочной полосы самолетов я натолкнулся на Роттберга [21], который во главе группы «разрушителей» [22]собирался тогда вылететь на материк.

– Рад видеть вас, – произнес он, – и счастливого дня рождения!

– Спасибо. Если бы я только знал, что осталось от моей несчастной старой эскадры. Мы едва можем держать глаза открытыми – не спали несколько дней.

– Могу сообщить вам, что пока приземлились двадцать четыре «Ме» из вашего штабного звена и вашей 2-й группы. Теперь, после всех этих неприятностей, мы получили сообщение, что прилетает генерал-фельдмаршал. И мы должны будем увезти его как можно скорее и возможно дальше от аэродрома на случай, если появится вторая волна. Он может приземлиться в любую минуту.

– Это все, в чем мы нуждаемся… – Едва я начал говорить, от пункта управления полетами взлетела зеленая ракета – сигнал разрешения посадки. Тяжелый «Дорнье-217» неловко прокатился по взлетно-посадочной полосе, в середине летного поля у него лопнула шина одного колеса, и он остановился.

– Отлично, – прорычал Роттберг, – теперь мы можем заставить его двигаться и поиграть в настоящего героя. Бог не позволит появиться второй волне!

Мы наблюдали, как главнокомандующий на Юге появлялся из люка в брюхе самолета. Сначала показалась пара ног в брюках, украшенных широкой белой полосой. Затем из-под фюзеляжа выползла плотная фигура. Позади адъютант торопливо расстегнул «молнию» на кожаном футляре и, вынув фельдмаршальский жезл, вручил его главнокомандующему.

Лицо генерал-фельдмаршала излучало доверие и оптимизм. Он обнажил в улыбке крепкие зубы, приблизившись к Роттбергу, который после того, как были завершены формальные приветствия, рекомендовал ему по возможности быстрее покинуть аэродром. Однако вместо этого фельдмаршал повернулся ко мне, чтобы выслушать мой доклад.

– Как идут дела, каково состояние вашей эскадры?

– Отвратительно, господин генерал-фельдмаршал. Эскадра – это лишь часть того, что было раньше. У нас остались всего сорок самолетов, ни один из них не годен для вылетов.

Вмешался Роттберг:

– Разве вы не считаете нужным покинуть аэродром? Следующая волна бомбардировщиков может оказаться здесь в любой момент.

Генерал-фельдмаршал казался невозмутимым.

– Господа, почему вы такие нервные? – спросил он. По дороге к автомобилю потребовал рассказать о налете все до мельчайших подробностей.

В штабе Роттберга я попробовал впечатлить его безнадежным состоянием эскадры, добавив, что мы нуждаемся в коротком отдыхе, но потерпел неудачу.

– Мы не должны терять времени в организации обороны Сицилии. Попытайтесь дать своим людям отдохнуть здесь. Я приму меры к выделению самолетов, снаряжения и персонала, но сегодня ваша задача – защита Сицилии.

Я предпринял еще одну попытку объяснить серьезность ситуации:

– Господин генерал-фельдмаршал, эскадра больше не может считаться боеспособной единицей. Ее боевое значение почти нулевое. Пройдя через убийственные оборонительные бои в Северной Африке и Тунисе, мои пилоты абсолютно на нуле. Тяжелые потери полностью деморализовали их. Поэтому прошу дать им несколько недель отдыха.

Моя просьба натолкнулась на равнодушный отказ:

– Общая обстановка требует, чтобы ваша эскадра продолжала вылеты.

С этими словами фельдмаршал сел в автомобиль, чтобы отправиться в Марсалу, где выгружались остатки армии из Туниса, которые пережили морской переход.

На следующее утро мы провожали генерал-фельдмаршала на аэродроме. Когда он прибыл к нам, его грузная фигура была согнута, а перебинтованные руки висели на повязках. В дом около гавани, на верхнем этаже которого он совещался с командующим флотом, во время воздушного налета попала бомба. Его молодой адъютант погиб. Лестница была разрушена, и генерал-фельдмаршалу пришлось спуститься по веревке, чтобы попасть на улицу. При этом он оказался не способен контролировать спуск своего тяжелого тела и в кровь стер кожу на обожженных ладонях.

Перед посадкой в самолет он обратился ко мне:

– Вы можете на несколько недель отправиться в Бари, что в Апулии [23]. Но прямо сейчас, потому что я хочу, чтобы эскадра вскоре вернулась на Сицилию готовой к действиям.

В свете карбидной лампы местное вино светилось в бутылках, подобно янтарю. Толстяк поставил на стол какое-то жареное итальянское консервированное мясо и свежий местный сыр.

Беседа текла вяло, потому что большинство из нас были погружены в собственные мысли. Полумрак и духота навевали сон. Я не знаю, слышал ли кто-нибудь свист падающей бомбы, но взрыв рядом с домом нарушил обманчивое спокойствие вечера. Взрывная волна, распахнув ставни, острой болью отозвалась в наших ушах.

Стулья закачались, стаканы разбились о каменный пол. Ругаясь и смеясь, мы беспорядочной толпой сбежали по узкой лестнице к двери, ведущей в сад.

– Толстяк, – позвал я, – принеси мой спальный мешок. Я проведу оставшуюся часть ночи в гроте.

Добраться до грота можно было только через отверстие в стене позади дома. Проползя затем под усыпанными гроздьями лозами винограда, ты оказывался перед его входом, темным, но все же видным в слабом свете. Грот был высечен в скале, на которой стояла вилла, и объединял функции винного погреба и бомбоубежища. Пространство внутри тускло освещалось керосиновым фонарем и во мраке казалось большим, чем было на самом деле.

Фонарь стоял среди множества винных бутылок на столе, вокруг которого сидели летчики и светловолосая девушка по имени Тереза. В дальнем углу, почти невидимое во тьме, смутно виднелось желтоватое лицо – сидела ее бабушка, она заняла место напротив скальной стены, и ее спина была прямой, как шомпол.

В пещере расположилась обычная компания, те, кто каждый вечер приходили в это прохладное место, была ли бомбежка или ее не было: Штраден, Бахманн, Фрейтаг, Бернхард, Цан и командир 1-й эскадрильи Кёлер.

Кёлер происходил из цирковой семьи и уже мальчиком, как он нам рассказывал, выступал с Ривельсом. Он чрезвычайно интересно и забавно рассказывал о цирке и цирковых артистах, его историям особый колорит придавало ярко выраженное саксонское произношение. У него был болезненный цвет лица, так как его в течение длительного времени мучила малярия. Он также имел неприятности с животом. Впрочем, каждый после боевых вылетов на нервной почве страдал животом. Единственным исключением был Бахманн, который, когда мы сидели в готовности в своих кабинах, порой за минуту до взлета просил принести ему супа. Он ел с почти садистским удовольствием, так как было очевидно, что оно увеличивается выражениями отвращения других пилотов к такому неестественному самообладанию.