Овидий Горчаков - Вызываем огонь на себя

— Эта деревня полицейская! — сказала женщина летчику. — Иди за мной!

Она провела его задами в какой-то двор. Никто их не заметил.

— Постучись в эту дверь, — шепнула она, — и спроси братьев Мареевых. Любого брата — Ивана или Василия. Они тебе помогут.

Женщина ушла. Чернокнижный так и не узнал, кто была его спасительница. Тяжело поднявшись на скрипучее крылечко, летчик тихонько постучал в низкую дверь.

…Утром семнадцатилетний Ваня Мареев увез пилота Дмитрия Чернокнижного из полицейской деревни в Клетнянский лес, в партизанский отряд.

Целую неделю метался летчик в жару на жестких нарах партизанской санчасти.

Партизанский командир Константин Рощин зашел в землянку навестить летчика.

— Как только поправишься, — обещал он Чернокнижному, — постараемся отправить тебя на Большую землю. Правда, со связью у нас плоховато.

— Больше никто не спасся? — слабым голосом спросил Чернокнижный.

— Ребята узнали, — ответил Рощин, опускаясь на край нар, — что еще один самолет упал в Новом Колышкине. Семья Бугаевых похоронила останки летчиков. Да третий самолет в воздухе взорвался. Неудачный налет. Тяжелые потери… Эх, соколы, соколы! Бочки разбомбили!…

— Что «соколы»! — вскипел летчик. — Легко говорить! У этого аэродрома мощное зенитное прикрытие, а мы летели вслепую, об организации противовоздушной обороны на аэродроме ничего не знали, — как ее подавишь? Немцы уж не один наш самолет-разведчик сбили. С воздуха к аэродрому не подберешься. Самолетов еще у нас маловато… Да разве вам, партизанам, понять, что за орешек Сещинский аэродром!…

— Ты, я вижу, парень-кипяток, — усмехнулся Рощин. — Сещинский аэродром я хорошо знаю: аэродром первого класса, имел большую взлетную бетонную полосу, входил в Белорусский военный округ. Правильно?

— Откуда вам, партизану, все это известно? — удивился Чернокнижный.

— Я ведь, лейтенант, не всю жизнь партизаном был, — ответил Рощин с улыбкой. — Был не так давно и флаг-штурманом ВВС двадцать восьмой армии. По званию — майор. Кстати, у нас почти все в отряде старшие и средние командиры. Так и называемся — Командирский партизанский отряд.

Помолчав, Рощин поднял со стола алюминиевую ложку.

— Погляди-ка! — сказал он Чернокнижному. — Знаешь, из чего сделана эта ложка? Из дюраля сбитых над Сещей наших самолетов! Ты летчик, ты поймешь меня — я не могу есть такой ложкой.

— На ней кровь наших товарищей, — прошептал Чернокнижный.

Рощин встал, прошелся по скрипучим половицам.

— Нельзя подобраться к аэродрому с воздуха, подберемся с земли. Наша разведка всюду имеет своих людей — вот таких людей, как Бугаевы. Правда, Сеща и вся территория вокруг нее в радиусе пяти — семи километров находятся на особом режиме — полиция безопасности и СД точно крепостной стеной окружили авиабазу, блокировали все подступы к Сеще. Они хотят создать «мертвую зону» вокруг авиабазы.

Рощин задумался. Да, Сещинский аэродром — крепкий орешек!…

К аэродрому пронесся, обдав Аню черным дымом и запахом сгоревшей солярки, восьмитонный дизель с ящиками пива. Уголками глаз Аня привычно «сфотографировала» эмблему на его борту — силуэт гончей. Там, в лесу, разберутся, что за часть снабжает аэродром.

Воздух дрожал от неумолчного рокота немецких самолетов. Вот пролетел над поселком, идя на посадку, новенький «Юнкерс-88», желтобрюхий, с серебристо-голубыми крыльями. Аня ясно увидела черные кресты с желтыми обводами на плоскостях, такие же черно-желтые кресты на борту и косую свастику на хвосте.

Навстречу Ане шли два франтоватых немца в летной форме с желтыми шевронами на рукавах и желтыми птичками в петлицах. То ли подвыпили они после вылета, то ли прекрасное весеннее утро привело их в веселое расположение духа — они добродушно пересмеивались, помахивая ветками сирени, а когда Аня попыталась, съежившись, незаметно проскользнуть мимо, один из немцев толкнул другого на Аню. Звякнув крестом, немец облапил девушку, прижал ее к хлипкому забору, обдал запахом винного перегара. Аня рванулась, но, высвободившись, тут же попыталась улыбнуться немцу, погасив вспышку ненависти в серо-голубых глазах.

Да, теперь ей надо улыбаться им, теперь Аня должна стать совсем другой.

Унтер едва удержался на ногах. Однако он не обиделся. Он расхохотался, галантно преподнес девушке помятую ветку сирени и, обнявшись с приятелем, пошел к аэродрому. Какие-то летчики в небесно-синих комбинезонах что-то весело крикнули ей, заржали.

Аня с отвращением глянула на сирень, заметила тут же, что ладонь руки поцарапана о занозистую доску забора. До чего довела она свои руки! Руки прачки! Ей бы, комсомолке, сестре красноармейца, снайпером быть на фронте или подрывником в отряде, взрывать гитлеровцев, убивать их. А приходится стирать их грязные подштанники! Уж сколько месяцев занимается она этой постыдной работой! А в лесу говорят: нужно. В лесу и слышать не хотят о ее просьбе — принять ее в партизанский отряд.

Аня подошла к большому деревянному дому на Железнодорожной улице, бывшему детскому саду, в котором теперь жили семья Морозовых, семья полицейского, еще четыре семьи и — нелегально — человек, за которым давно и упорно охотились немцы.

В темном захламленном коридоре Аня швырнула ветку сирени на кучу мусора. В коридоре пахло печным дымом и кошками.

А в комнате у Морозовых вкусно пахло жареной картошкой. Мать орудовала у печи ухватами. Она встретила старшую дочь долгим тревожным взглядом. Евдокия Федотьевна о многом догадывалась, понимала,»что дочь рискует жизнью всей семьи, но молчала, не расспрашивала Аню, ни в чем не упрекала ее. Смолчала даже тогда, когда Аня посылала считать самолеты на летное поле с лукошком яиц сестер-малолеток — Таню и Машу. И зачем в начале августа вернулась Аня в Сещу? Ведь у нее была хорошая работа — до войны Аня, окончив восемь классов, работала «делопутом» — заведующим делопроизводством в штабе летной части на 49-й (Сещинской) авиабазе, потом эвакуировалась на восток вместе с этой частью. И вдруг вернулась и сказала, что эту ее часть отрезали немцы и ей пришлось возвращаться домой. Пришла Аня 6 августа, а 8-го немцы заняли и Сещу. А вдруг немцы дознаются, что Аня была активной комсомолкой или что ее брат Сергей ушел добровольцем на фронт, воюет радистом-разведчиком! Ни Евдокия Федотьевна, мать, ни отец Ани, портной Афанасий Калистратович, долго не понимали, почему Аня заставила всю семью, уехавшую из Сещи в деревню Коханово, переправиться обратно в Сещу под бомбы и пулеметы.

А в Сеще, уже занятой немцами, Ане надо быть обязательно…