Овидий Горчаков - Вызываем огонь на себя

Летчики в Сеще, поверив в сообщение своего начальства, стали выезжать в окрестные села, чтобы грабить население, собирать кур и «яйки», но после того как однажды немцы привезли обратно в Сещу вместо кур несколько офицеров и солдат, подстреленных партизанами из засады в Белевке, им пришлось поумерить свои аппетиты.

А сещинское подполье, укрепив тем временем незримые связи с партизанскими отрядами и разведкой Красной Армии, продолжало наводить на авиабазу эскадрильи советских самолетов.

Венделин часто засиживался допоздна у Ани Морозовой. Он чертил новый план авиабазы, отмечая на нем каждую «перетасовку» штабов Дюды и Арвайлера, новое расположение постов ВНОС.

Своих сестер Аня предупреждала: «Смотрите не проболтайтесь, девочки, иначе нам всем — расстрел!» И Таня и Маша отлично это понимали.

Может показаться, что Аня напрасно доверялась своим юным сестрам. Ничуть не бывало! Настал день, когда сестры спасли ее. А случилось это так. Во время одной бомбежки небольшая фугаска попала прямо в комнату Морозовых. К счастью, все они уцелели — укрывались в окопе. Сестры заметили, что Аня чем-то очень взволнована. Неужели ей так жаль погибшие вещи? «Таня! Маша! — сказала Аня сестрам, копаясь в кирпичах. — План аэродрома… Я спрятала его в маскировочную ширму, а теперь не могу отыскать. Вдруг кто-нибудь найдет! А мне уже на работу надо!…»

Аня ушла. Таня и Маша стали перебирать каждый кирпич. Тут же рылись и соседи. План нашла соседская девочка, дочь женщины, служившей в гестапо. «Какой-то план! — сказала она девочкам. — Самолетики!…» Таня вырвала план, поглядела… «В самом деле! Старый план. Это когда Аня до войны на аэродроме работала!» И, скомкав план, Таня бросила его в кирпичи, а соседскую девчонку увлекла в сторону.

План незаметно подобрала и спрятала Анина мать Евдокия Федотьевна Морозова. В ту же ночь Аня отнесла его на явочную квартиру в подлесной деревне.

В те дни исчез Сашок, сирота и беспризорник, герой борьбы с «желтым слоном». Саша Барвенков был не только исполнителен, но и удачлив. Сколько раз посылали его в Рославль, в Дубровку. И вот он не вернулся. Не вернулся со станции Сещинской. Словно сквозь землю провалился. Никто так и не узнал, какая лихая беда приключилась с отважным парнишкой — то ли в облаву попал, то ли решил как-то навредить фашистам и угодил в их цепкие лапы отчаянный паренек.

Аня переживала гибель Саши Барвенкова, как гибель родного брата. Но за движением эшелонов на «железке» надо было следить любой ценой. Подпольщиков не хватало. И Аня стала посылать на станцию своих сестренок — Таню и Машу.

Отгремело лето — лето бомбежек, воздушных и земных тревог, лето обугленных яблонь и разоренных птичьих гнезд, с днями каторжной работы, с ночами, расцвеченными пулеметными трассерами и ракетами.

Весной, после зимних побед под Москвой, Аня говорила подпольщикам: «Еще немного, ну, месяц, от силы — два, и придут наши!» А вот уже два месяца, с начала июля, наступали немцы.

Вновь в репродукторах на авиабазе пели берлинские фанфары и немец-диктор объявлял о взятии новых русских городов. Пали Севастополь, Ворошиловград, Ростов, Краснодар. Немцы захватили пол-России, если считать по населению, дошли до Волги.

— Ничего, товарищи! — упрямо повторяла Аня. — Будет и на нашей улице праздник!

И вдруг в конце лета на подполье внезапно, нежданно-негаданно, подобно шаровой молнии, обрушилось непоправимое несчастье. Оно ударило прямо в голову организации, в ее мозг…

— Ты куда, Морозова? — строго спросил полицай Никифор Антошенков, преградив Ане вход в полицейское управление, помещавшееся в одном доме с гражданской комендатурой и бургомистратом.

— Господин полицейский! Я листовку советскую нашла. Хочу сдать, как приказано, в полицию.

— Заходи, Морозова! Выслуживайся!

У самого входа стоял большой канцелярский стол со старомодным телефоном времен Эдисона. За столом сидел, прислонив в угол винтовку, старший полицейский. Он лениво читал орловскую газету «Речь».

Над столом дежурного по полицейскому управлению висела немецкая листовка: «Германский солдат знает о каждом, кто примкнул к красным бандитам!»

Бросив быстрый взгляд вокруг, Аня положила на стол перед старшим полицейским смятую листовку с заголовком «Вести с любимой Родины».

— Господин старший полицейский! Эту листовку я нашла на огороде. — И шепотом, с мгновенной ликующей улыбкой она добавила: — Костя! Федор ждет тебя вечером в лагере — тебя вызывают в Москву! От всей души поздравляю!… До свиданья, господин старший полицейский!

И Аня ушла, оставив потрясенного, ошалевшего от радости и счастья Костю Поварова.

Закончив дежурство, Константин Поваров, худощавый, светловолосый, с тихим голосом и удивительно спокойными глазами, автоматически исполнял в этот день приказы своего начальника господина Коржикова. Он передал от него какие-то малоинтересные списки обер-бургомистру Сещи пану Малаховскому, на минуту задержался у листка, прилепленного кем-то ночью к стене дома бургомистра. Какой-то «злоумышленник» корявым ученическим почерком-написал:

Поваров усмехнулся. Похоже, очень похоже на обер-бургомистра Сещи пана Малаховского! Но лучше содрать со стены — ведь бывший учитель Малаховский может, чего доброго, узнать почерк бывшего ученика.

Далее следовало еще четверостишие:

А это уже известно, на чей счет!… Обидно, что ни говори! Поваров нахмурился — нелегко было все эти месяцы, очень нелегко. Но если надо? Если таков боевой приказ? Если можно с повязкой полицая большое дело делать? Он не стал дальше читать, содрал листовку.

Обер-бургомистр послал Поварова со срочным пакетом в Дубровку. Поварову это было на руку. Вернувшись в полицию, он переговорил со своим помощником Антошенковым, только что сменившимся с поста у входа в полицию.

— Ухожу, друг, на несколько дней в лес к Федору, — сказал он ему. — После Дубровки зайду в Струковку, возьму у знакомого фельдшера фиктивную справку о болезни, чтобы не хватились меня сразу тут, в полиции. А ты скажи Коржикову, что я приболел…

Над домом пролетел самолет. По звуку моторов Поваров, не глядя, привычно отметил: «хейнкель», летит на бомбежку— моторы гудят низкими басами. Когда отбомбится, моторы загудят с металлическим завыванием.

По дороге в Дубровку думал о Москве, оглядывался на необыкновенные события последних десяти месяцев…