Овидий Горчаков - Вызываем огонь на себя

— Приказываю прочесать всю базу самым частым гребешком! — кричал он на своих помощников в СД и тайной полевой полиции. — Этих поляков я наизнанку выверну! Обыскать все польские казармы! К допросам приступить немедленно!

…Дверь отворилась, скрипя на ржавых петлях. Бренча связкой ключей, надзиратель втолкнул в камеру сначала Стефана, за ним — Яна Большого и Вацлава. Их глаза не сразу привыкли к темноте.

— Ян! Стефан! — подскочил к ним какой-то человек. — Что случилось? Как вы попали сюда!

— Это ты, Маньковский? — удивился Ян Большой. — Принимай гостей, д'Артаньян! Вся рота тут! Вся тюрьма набита. Вот нас к тебе в одиночку и сунули.

— Не жми руку! Медведь ты из Мышинецкой пущи! — тихо застонал Ян Маленький. — Эти мерзавцы мне загоняли гвозди под ногти. За что вас арестовали? Неужели?…

— Тихо! — остановил его Ян. — У этих стен большие уши. Гвозди, говоришь? А еще чем нас, мушкетеров, тут собираются угощать?

— Резиновыми дубинками, Ян. Отольют водой и снова бьют. Пальцы дверью защемляют. «Меню» тут обширное. Говорят, и электричеством пытают. Но это все цветочки, ягодки — в Рославле. Садись сюда, Ян, сюда, Вацек, Стефан, на нары садитесь!

— Больно? — спросил Стефан.

— Терпеть можно, — с деланной бодростью отозвался Ян Маленький. — Сначала адски больно было, губы в кровь искусал, а потом притупилась боль, нервы, что ли, онемели, и стало легче, точно второе дыхание пришло. Тут темно, а то бы я вам спину показал. Хотя я-то еще тут не все «меню» испробовал.

Ян Большой шепотом, под громкий разговор Вацека и Стефана, заявлявших о своей невиновности, рассказал товарищу, что фельджандармы арестовали его, Стефана и Вацека сразу же после того, как три самолета почти одновременно взорвались, взлетев с аэродрома. Старт затянули из-за обыска, вот и получилось… Двое взорвались над Плетневкой, один над Радичами. Шум, гам… Вернер немедленно начал расследование, принялся за инженеров эскадрильи, за техников звеньев… На всей базе царит паника. Теперь всем стало ясно: на аэродроме орудуют диверсанты — вот объяснение таинственной гибели многих самолетов с их экипажами. (Ян Большой не стал рассказывать тезке об Эдике и Эмме, о найденных детьми минах, которые на многое открыли глаза гестапо.) Пока всю польскую роту собирали, строили и гнали в тюрьму, Ян Большой слышал, как немецкие асы впервые за войну наотрез отказывались лететь на «воздушных гробах» до полного и тщательнейшего расследования и осмотра самолетов.

— Комендант и Вернер, видимо, выяснили, что мы помогали подвешивать авиабомбы, — с нарочитой громкостью по-немецки сказал Стефан. — И только за это нас взяли! А мы со всей преданностью работали на великую Германию!

Ян Большой усмехнулся в темноте, прошептал:

— Вряд ли, мушкетеры, нам удастся отвертеться. Нас прихлопнут, даже если ничего доказать не сумеют…

— Что на фронте? — спросил Ян Маленький, чтобы переменить тему разговора.

Друзья наперебой рассказывали ему об освобождении советскими войсками Орла и Белгорода, об отставке Муссолини.

— Добжа! — радовался Ян Маленький и вздыхал: — А Польша еще так далеко!

— Есть только один выход, — чуть слышно сказал Ян Большой. — Во что бы то ни стало — бежать!

Аня Морозова вылила из ведра кипяток в корыто, убрала тылом мокрой, распаренной руки прядь волос с вспотевшего лба. Никогда ей не была так противна эта работа! Сколько сотен пар пахнущего дезинфекционной камерой солдатского белья пришлось ей выстирать за эти неполных два года! Ну ничего! На востоке все слышней гремит канонада, все ярче сполохи по ночам… По потным Аниным щекам потекли слезы. Аня отвернулась от матери — Евдокия Федотьевна, принеся кипяток, развешивала белье во дворе, — облизнула соленью губы. Верно, недолго осталось ждать, а друзья не убереглись— оба Яна в тюрьме, Стефан и Вацек тоже арестованы.

Все они — совсем близко, напротив, на другой стороне улицы, в гестаповской тюрьме. Но ничем нельзя им помочь…

Неужели ничем? Аня задумалась, выпрямившись, перестав стирать.

Сидя рядом на табуретке, тихо плакала Люся — жена Яна Маньковского. Люся схватила Аню за руку:

— Что же делать, Аня?! Ведь ты наш командир! Знаю, у тебя много помощников. Так давай устроим налет на тюрьму, а там — в лес!

— Брось ты, Люська, «алярм» поднимать! — устало прошептала Аня.

— Теперь нам всем капут…

Аня еще ниже согнулась над корытом. Нет, налета не получится. Есть один выход — продолжать взрывы на аэродроме. Помощники найдутся. Водовоз Ваня Алдюхов — лихой парень. Новые взрывы спутают Вернеру карты!

— Стираешь! — почти кричит Люся. — А ему там погибать?! Сами же завлекли, а теперь бросаем?! Бесчувственная ты, Анька, из железа сделанная!

Аня обнимает Люсю, пытается успокоить подругу, но Люся отталкивает ее.

— Думаешь, я ничего не знаю?… Небось кабы твой он был, ты на все бы пошла!

Аня отвернулась. Лицо ее было искажено болью. Нет, никто не узнает, что было на сердце у Ани все эти нескончаемые дни и ночи подполья, и тогда, когда цвели в Сеще яблони и пели соловьи, и в сорокаградусный мороз, когда Ян Маленький и его друзья, борясь с вьюгой, заливали водой воронки на аэродроме. И девчатам своим и самой себе Аня говорила: «Заприте сердце на замок и ключ до конца войны спрячьте!…»

— Прости меня, дуру! — сказала Люся, утирая слезы. — Анечка, родная! Ты командир наш, ты настоящий герой. Янек всегда говорил, что после войны песни о тебе будут петь, сказки рассказывать!

Да и сам Янек говорил ей это, а она краснела, прятала глаза и отшучивалась:

«Вот еще! Ничего особого я не делаю. Просто хочу, чтобы наши бомбы не на нас падали, не на поселок, не на лагерь военнопленных, а на кого положено — на фашистов. Я тут вроде регулировщицы!»

— Ну, придумай что-нибудь, Аня! Анечка! — опять плакала Люся. — Ведь муж он мне, отец ребенка… Если дочь у нас будет, он наказал ее назвать Аней…

Люся ушла, рыдая. Над поселком, покрывая гул моторов на аэродроме, разнесся заунывный и однотонный гудок немецкого паровоза. Застучали в рельс — звали рабочих на обед.

Скрипнула огородная калитка. Аня подняла голову и обмерла. Евдокия Федотьевна выронила стопку белья из рук.

— Ян! — прошептала Аня.

Ян Большой проскользнул во двор с огорода. Он был весь в пыли и грязи, пальцы рук разодраны в кровь, штаны висят клочьями.

— Вечер добрый, панна Аня! Вот и я… — Он тяжело дышал, — Удрал. Деру дали. Под проволокой пролезли… Договорились, что соберемся в Сердечкино, у Иванютиной…

Путая русские слова с польскими, Ян объяснил, что по приказу коменданта, которому не хватало рабочих рук, арестованных поляков погнали под конвоем на работу. Тут Ян Большой, Стефан и Вацек и бежали.