Курт Рисс - Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс. 1939–1945

Агенты должны подавлять любые проявления сочувствия к французам… Что касается нашего наиглавнейшего врага, то есть Англии, агенты должны подчеркивать, что мы не можем подходить к англичанам с той же меркой, что и к остальным европейским народам. Англичане не связаны тесными узами с судьбами и предназначением иных народов Европы… В то же время агенты должны быть осмотрительными и не создавать впечатления, что предстоящая схватка с неприятелем будет детской игрой». (Автор этой книги нашел под руинами здания министерства пропаганды папку с подлинными документами. Среди них были и инструкции, о которых идет речь.)

Агентам также предлагается применять в отношении англичан иной подход, нежели к французам. «Все разговоры должны сводиться к разоблачению и осуждению плутократов, в то время как сам народ будет представляться в роли жертвы неуемной алчности ее правителей… Ходят слухи, что за победой над Англией последует война с Советской Россией. Необходимо разъяснять людям, что эти слухи лишены всякого основания. Главным доказательством в глазах людей должна стать речь фюрера.

Более того, агентам предписывается проследить, чтобы в местной прессе не появлялись статьи, затрагивающие эту тему».

И наконец: «Агенты должны схематически, не вдаваясь в подробности, рисовать блестящие перспективы нового европейского порядка, который будет установлен после войны… На вопросы отвечать, что установление порядка находится в компетенции фюрера… Для решения данной задачи требуется, чтобы самая чистая в расовом отношении и деятельная нация заняла главенствующую роль в Европе».

Итак, идея нового порядка в новой Европе подается немцам. И пока народ Германии убеждают в том, что он станет хозяином Европы, населению оккупированных стран внушается иное представление о грядущем переустройстве Европейского континента. 11 сентября 1940-го Геббельс сам сказал это во всеуслышание в своей речи года перед писателями, художниками, музыкантами и журналистами Чехословакии. Он начал с того, что во времена, когда авиация и радио сокращают расстояния между странами, «народы становятся ближе друг к другу». Разумеется, немцы «никогда не намеревались осуществить процесс переустройства Европы силой, и нельзя говорить, что, не будь национал– социалистов, на континенте царили бы мир и спокойствие. Нет, не будь нас, на нашем месте оказались бы другие». И он заключает: «Совершенно ни к чему выяснять, любим мы друг друга или нет. В конечном счете не это самое главное. Главное состоит в том, что мы можем предложить миллионам людей в Европе новую основу и новые идеалы для жизни».

На первый взгляд, его слова не имеют ровным счетом никакого отношения к пропаганде. Но на самом деле это был обходной маневр: немцам, только немцам, а не какому-либо другому народу предназначалась его пропагандистская стряпня, потому что Геббельс в душе свято веровал, что им удастся установить новый порядок в Европе. Он также понимал, что план европейского переустройства необходимо проводить в жизнь немедленно, не теряя времени, поскольку каждое ушедшее мгновение множило число противников Германии в оккупированных странах и подавляло в народах желание жить при новом порядке под надзором Германии. Геббельс мечтал о создании некоего подобия Великой хартии, он хотел документ, в котором бы излагались основные принципы грядущего нового порядка. Он обсудил свою мысль с Фрицше, и тот взялся разрабатывать документ во всех тонкостях и подробностях. Геббельс с большим удовлетворением прочитал написанный Фрицше окончательный проект и сказал, что представит его на одобрение фюреру. Однако Гитлер придерживался того мнения, что последнее слово должно принадлежать Риббентропу, как министру иностранных дел.

Разговор между Риббентропом и Геббельсом, как его передавал потом министр пропаганды своему верному Фрицше, был резким и коротким. Риббентроп прочитал проект, небрежно оттолкнул его в сторону и отрезал: «Нам эта ерунда ни к чему». Он подразумевал, что нет никакой нужды уговаривать побежденные народы, если их можно держать в узде с помощью военной силы. Геббельс встал и негодующе воскликнул: «Очень скоро вы сами увидите, что эта ерунда нам понадобится, и еще как понадобится!» Обещания ввести новый порядок еще чаще замелькали на страницах прессы, но большего Геббельс сделать не мог.

Он вновь столкнулся с Риббентропом, но уже по другому поводу. Министр иностранных дел настаивал на том, чтобы ему предоставили право просматривать каждое интервью Геббельса перед публикацией в прессе. Гитлер согласился с его требованием. Своеобразная цензура больно ударила по самолюбию Геббельса. Дело ухудшалось еще тем, что Риббентроп не просто пользовался своими полномочиями, он пользовался ими в намеренно оскорбительной манере. Так, в апреле 1940 года Геббельс дал интервью корреспонденту газеты «Пополо д'Италия». Он отослал его в министерство иностранных дел, и оттуда оно вернулось с многочисленными поправками и даже с сокращениями на несколько страниц. К интервью было приложено письмо (в настоящее время оно находится в распоряжении автора), в котором говорилось: «Страницы 6, 7, 8 и 14 исключены фюрером, с которым господин рейхсминистр обсуждал интервью».

Геббельс пришел в ярость. Справедливости ради следует заметить, что его постоянные стычки с Риббентропом происходили не только из-за вопросов престижа. Оба они придерживались совершенно различных точек зрения на пропаганду. Вероятно, точнее будет сказать, что Геббельс был опытным специалистом и знал пропаганду как свои пять пальцев, тогда как Риббентроп не понимал в ней ровным счетом ничего. Более того, разница между пропагандой и реально проводимой политикой осталась навсегда тайной для Риббентропа.

«Лицо политики меняется каждодневно, – объяснял однажды Геббельс Фрицше, пытаясь отвести душу после очередной схватки с несносным Риббентропом. – Но направление пропагандистской линии может изменяться только медленно, исподволь. Политика может и должна шагать напрямик, срезая углы. Но пропаганда не будет за ней поспевать. Пропаганда не в силах поддерживать и объяснять каждый политический шаг каждого дня. Она работает в целом на генеральный курс».

Геббельс был убежден, что Риббентроп просто не в состоянии усвоить этот основополагающий принцип, а потому его удел – вносить неразбериху во внешнюю политику и тем самым вредить делу. «Уж лучше бы он занимался своим виноделием!» – частенько жаловался Геббельс.

Самым крупным промахом Риббентропа, вероятно, было дело Лорда Ха-Ха.

Уильям Джойс, ирландский фашист по прозвищу Лорд Ха-Ха, поступил на службу в министерство пропаганды за несколько дней до начала войны и никогда не пользовался уважением Геббельса. Когда тот впервые появился в министерстве, Геббельс встретился с ним, в короткой беседе убедился в его способности работать диктором и принял на работу с относительно низким жалованьем. Он не придал особого значения новому сотруднику. В первые недели войны Джойс был всего лишь мелкой сошкой среди сотрудников департамента радиовещания министерства пропаганды. Затем к нему пришла популярность, что стало неожиданностью как для него самого, так и для всех остальных. Возможно, своим успехом он был обязан ореолу таинственности, окружавшему Лорда Ха-Ха в начале его деятельности (достаточно сказать, что его первая жена узнала голос бывшего супруга только по прошествии изрядного времени). Возможно, слушателей привлекала манера его речи, напоминавшая выговор английского аристократа. Возможно, причина крылась в его врожденном чувстве юмора. Как бы то ни было, это вопрос спорный. Бесспорно другое: согласно надежным оценкам, пятьдесят процентов британских радиослушателей настраивали приемники на программу с его участием. Так дело обстояло во время польской кампании и в первые дни боев на западном фронте. Но после Дюнкерка англичанам явно стало не до веселья, и они отказывались слушать его шутки.