Курт Рисс - Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс. 1939–1945

Блестящая мысль Геббельса воплощалась в дело [80].

Тем не менее несколько человек из министерства пропаганды узнали о готовящемся нападении на Россию, однако не от Геббельса, а окольными путями, через адъютанта Гитлера Юлиуса Шауба и Альфреда Розенберга, которому был обещан высокий административный пост в завоеванной России [81]. Среди посвященных в тайну оказался и доктор Карл Бемер, глава так называемого Агентства зарубежной прессы Бемера. Он обладал незаурядным талантом, но, к сожалению, питал особую склонность к выпивке. Вскоре после публикации статьи Геббельса о Крите Бемер был приглашен на прием в посольство Болгарии. Он появился там около семи часов вечера, будучи уже изрядно навеселе. Потом он опьянел окончательно и похвастался одному из сотрудников министерства иностранных дел, что его скоро могут назначить на новую должность, а именно помощником Альфреда Розенберга, когда тот встанет во главе нового министерства.

Этого было вполне достаточно, чтобы открыть глаза остальным гостям. Пост министра Розенберг мог получить только при завоевании Советской России. В тот же вечер посол Болгарии отправил в Софию открытую телеграмму, в которой сообщал, что, по словам одного высокопоставленного члена нацистской партии, война с Россией неизбежна.

Об этом случае тотчас же донесли Риббентропу, тот связался с гестапо, и гестапо начало действовать. Геббельс пытался защитить своего сотрудника и даже обратился к Гитлеру. Фюрер прочитал его прошение и поставил свою визу: «Провести тщательное расследование».

Двумя днями позже один американский журналист зашел к Бемеру в министерство пропаганды. В приемной он обратился к секретарше, но та удивленно посмотрела на него. «Бемер? Я никогда не слышала о таком. Возможно, вы ошиблись?»

Бемер словно умер еще до суда. И Геббельс и Розенберг просили за Бемера, чем только вызвали неудовольствие Риббентропа. Бемера приговорили к трем годам тюремного заключения. Через год ему разрешили пойти на фронт рядовым. Он попал под разрыв снаряда, и ему оторвало обе ноги до бедра. Через несколько дней он умер в госпитале под Краковом. Во всех некрологах его называли стойким национал-социалистом.

Всего за несколько часов до вторжения германской армии в Россию Геббельс прервал свое молчание. В ночь с 21-го на 22 июня он вызвал руководителей некоторых своих департаментов в Шваненвердер и сообщил им о событии, которое должно было произойти с минуты на минуту. Им не разрешалось ни покидать здание, ни пользоваться телефонной связью, пока Геббельс не велел им возвращаться в Берлин. Он тоже поехал с ними. Они вернулись между тремя и четырьмя утра, а в пять часов Риббентроп созвал пресс-конференцию и объявил о начале вторжения в Советскую Россию. Через несколько часов Геббельс сел у микрофона и зачитал на всю страну заявление фюрера, в котором тот объяснял, почему война оказалась неизбежной. Закончил он весьма многозначительно: «Да поможет нам Бог, особенно в этой борьбе!»

В тот же день Геббельс разослал своим пропагандистам тайное «указание № 13». Оно касалось войны с Россией и было озаглавлено «Ответ Германии на предательство еврейско-большевистского Кремля». Пропагандистам предписывалось представлять войну как вынужденную самооборону. «Вопрос о важности большевистского государства как источника продовольствия и промышленного сырья для Германии не обсуждать и даже не затрагивать… Война ведется не против народов страны большевиков, а против еврейского большевизма и тех, кто его представляет…» И далее: «Еврейско– большевистские главари нарушили договор… Необходимо обращать внимание на неоднократные усилия фюрера, направленные на поиски мира, и на его долготерпение по отношению к постоянным нарушениям договора большевиками».

Геббельс взял на себя руководство пропагандистской войной. Перед ним стояла не просто трудная, а практически невыполнимая задача – за несколько часов добиться того, что требовало многомесячной подготовки. Ему предстояло убедить немцев, что избежать войны было невозможно, так как она была навязана Германии противником.

Через четыре часа после начала войны на восточном фронте он обвинил Советы в том, что они никогда и не собирались «соблюдать условия пакта о ненападении, подписанного с рейхом». Мало того, он особо подчеркивал, что необходимо вести речь не столько о предательстве, сколько о заговоре – «тайном заговоре большевистских плутократов».

В своем стремлении показать, насколько порочен большевистский режим, Геббельс иногда совершал грубые промахи. В указаниях агентам он рекомендовал делать упор на то, что «советскому режиму удалось изолировать страну от внешнего мира». В статье от 6 июля он писал: «Тех русских, которые будут слушать предачи германского радио на русском языке, ждет казнь. Видимо, трусливую шайку кремлевских лжецов терзают мрачные предчувствия. Они догадываются, что уготовила им судьба». И вместе с тем 17 августа он заявил: «Несколько вероломных негодяев, затесавшихся в наши ряды, приговорены к каторжным работам. В них проснулась тяга к знаниям, и они слушали вражеские программы. В высшей степени примечательно, что Лондонское радио встало на их защиту».

Его заявления следовали одно за другим настолько быстро, что немцы невольно вспоминали первое, услышав второе. Случались и другие, не такие вопиющие ошибки. Примером может служить «Сталинская линия обороны». Впервые германская пропаганда заговорила о ней в начале июля. Немцам сообщили, что эта своего рода «линия Мажино» на востоке сооружалась в течение пяти лет. Через несколько дней появились подробности: оказывается, русским удавалось держать в тайне сооружение сложнейших оборонительных заслонов. А 12 июля по радио прозвучало специальное сообщение о прорыве «линии Сталина».

Действительно, в тот период русские постоянно отступали и признавали, что их войска отходят, но никогда ни словом не упоминали о «линии Сталина» по той простой причине, что ее не существовало. Об этом факте передали и радио Москвы, и Лондонское радио. Геббельс пришел в ярость. «В своих радиопередачах и газетных статьях пропаганда Лондона и Москвы хвастливо утверждала, что нам никогда не прорвать «Сталинскую линию обороны», – писал он. – Когда мы взламывали их «линию Сталина», они твердили, что все наши усилия напрасны и они никогда ее нам не отдадут. Теперь, когда боевые действия переместились на восток от «линии», они, наконец, решили открыть нам «истинную правду»: «линии Сталина» нет и не было, а потому и прорвать ее было невозможно» [82].

В той же статье был еще один пассаж, который заслуживает особого внимания. Геббельс снова высмеивает методы британской пропаганды и замечает, что «только англичане могут безропотно с ней мириться». «Если бы мы применяли те же методы к немцам, нас давно побили бы камнями. Даже намек на надежду, которая может не оправдаться в будущем, оскорбляет наш народ», – писал он. На первый взгляд, его слова адресованы Лондону, но на самом деле он завуалированно обращался к Гитлеру.