Эрнст Вайцзеккер - Посол Третьего рейха. Воспоминания немецкого дипломата. 1932–1945

В период пребывания в Годесберге мне казалось, что я могу, хотя и незначительно, влиять на Гитлера. Он приглашал меня за стол переговоров, отправлял с поручениями к Чемберлену, однажды прислушался ко мне, когда после напряженного ночного сидения я посоветовал ему вести себя более примиренчески. Но вскоре после этого, во время Мюнхенской конференции, я не находил тех признаков, по которым мог судить, что Гитлер заинтересовался моими взглядами.

В Годесберге я не знал Гитлера настолько хорошо, чтобы понять, когда его возбуждение было подлинным, а когда он притворялся, когда его непонимание другой стороны было истинным, а когда хорошо наигранным, когда он действительно намеревался ударить и когда он только блефовал.

Со своей стороны Чемберлен на этих переговорах не пытался хитрить, он вел себя как деловой человек с юридическим образованием, говорящий в парламентском стиле. В результате к гармонии прийти не удалось. Фактически мне казалось, что встреча в Годесберге закончилась на ноте явного личного несогласия.

Если бы события развивались в соответствии с ощущениями определенных кругов в британском министерстве иностранных дел, то война разразилась бы уже осенью 1938 года. Но Чемберлен и его миролюбивый советник Х. Вильсон вели свою собственную политику. Несмотря на яростную речь Гитлера в берлинском Дворце спорта 6 сентября, Хендерсон получил новые инструкции. 27 сентября я передал их в рейхсканцелярию, а в полдень встретил Гитлера и Риббентропа, настроенных на уничтожение Чехословакии.

Рано утром 28 сентября 1938 года начал наконец беспокоиться и французский посол. Он позвонил мне и попросил аудиенции у Гитлера, заметив, что должен сделать новые предложения. Я передал его просьбу фон Риббентропу, остановившемуся в гостинице «Кайзерхоф». В свою очередь, Риббентроп был раздосадован тем, что игра может быть расстроена, на сей раз благодаря Парижу. Между нами последовала яростная стычка. Я заметил, что чудовищно начинать войну, когда действительные разногласия между двумя странами столь незначительны и связаны только с тем, каким способом будут присоединены судетские земли. Возмущенный Риббентроп ответил, что лучше предоставить решение Гитлеру. В таком настроении мы вместе отправились из «Кайзерхофа» в рейхсканцелярию.

Множество людей с надеждой ждали решений Мюнхенской конференции. Среди них следует упомянуть президента Рузвельта, посоветовавшего 27 и 28 сентября правительствам обеспечить «мирное, справедливое и конструктивное соглашение». Он полагал, что его можно будет достичь на конференции, которая пройдет в каком-нибудь нейтральном городе в Европе. Через некоторое время Рузвельт лично попросил выступить в качестве посредника Муссолини.

Утром 28 сентября, следуя американскому предложению и советам англичан, Муссолини предложил Гитлеру отменить приказ о мобилизации, который должен был вступить в действие тем утром. Отказав Муссолини, Гитлер оказался бы в изоляции. Кроме того, сохранялась возможность французского демарша, элегантно осуществленного Франсуа-Понсе, и новых предложений со стороны англичан.

Тем временем Нейрат и Геринг в благожелательном настроении прибыли в рейхсканцелярию. Все дела происходили здесь весьма странным образом. Консультации происходили не за закрытыми дверями, то есть в кабинете Гитлера или в конференц-зале. Однажды нам удалось наблюдать за тем, как повсюду стояли и разговаривали группы людей, время от времени к ним подходил кто-то, прояснявший ситуацию.

Когда я присоединился к группе, Геринг как раз нападал на Риббентропа за его воинственное отношение к происходящему. Гитлер предложил на следующий день встретиться с Муссолини, Чемберленом и, возможно, с Даладье, чтобы уладить чешский вопрос. Услышав это, пятнадцать или двадцать присутствующих испытали чувство облегчения.

Только Гиммлер и Риббентроп обменялись разочарованными взглядами. Оба видели, что уменьшается возможность вооруженной агрессии, а следовательно, и политическое унижение Англии, которое так долго готовил Риббентроп. И когда Гитлер попросил его высказать свое мнение, Риббентроп заявил о своем несогласии.

Во время завтрака в рейхсканцелярии все испытывали явное чувство облегчения. За столом доктор Геббельс сказал, что выдвинутая Лондоном и Парижем программа конференции одобрена, что немецкий народ питает особенное отвращение к войне, в чем все могли убедиться за день до этого, когда моторизованная дивизия проходила через Берлин. Всем хорошо известна история столь неудачной военной пропаганды, ее часто приводят свидетели происходившего тогда. Сам я следил за проходом войск из своего окна на Вильгельмштрассе, хотя и не нуждался в подобных зрелищах, чтобы почувствовать отвращение к любой войне.

Спустя несколько недель Геринг говорил мне, что два обстоятельства, которые он узнал от Гитлера, подвигнули его выбрать мирные методы. Во-первых, сомнение в предрасположенности к войне немецкого народа. И во-вторых, опасение, что Муссолини оставит его в тяжелом положении.

Что же касалось лично меня, то за завтраком я почувствовал, что с меня упала тяжелая ноша. Было объявлено, что конференция состоится в Мюнхене на следующий день. Еще не все было проиграно. Нейрат, Геринг и я составили текст, который предполагалось выдвинуть в качестве основы для дискуссии на конференции. Когда Геринг показал заготовку, Гитлер остался ею доволен, Риббентроп же вечером в министерстве иностранных дел высказался насчет актуальности темы переговоров на предполагаемой конференции. Параллельно Риббентроп составил свой собственный текст, который должен был перечеркнуть достигнутые договоренности.

Тем временем, никого не ставя в известность, я отправил наш согласованный текст Аттолико, который телеграфом переслал его Муссолини. Когда последний воспроизвел его в Мюнхене как собственное предложение, Риббентроп был вынужден отступить, он ничего не мог поделать, и конференция продолжала развиваться в мирном русле.

Получив одобрение со стороны иностранных участников, конференция тотчас набрала хороший темп. Население Мюнхена активно приветствовало Муссолини, но Чемберлен и Даладье были встречены еще более восторженными и спонтанными овациями.

Никто не стал раскачиваться, и действительно, теперь оказывалось сложным это сделать. Царила непринужденная обстановка, делегаты не сидели вокруг стола, а неформально собрались в огромный круг, усевшись в удобные кресла. Никто не занял председательское место, не было программы, беседа шла не по намеченному плану, перескакивая с одной темы на другую. Только Чемберлен попытался ввести подобие порядка в происходившее. Он выработал свою собственную компромиссную формулу переговоров и упорно настаивал на ней на дневном заседании; похоже, он был не в лучшем настроении.