Владимир Бараев - Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

— Слышь-ка, иди отсюда подобру-поздорову, — боясь, как бы тигр не бросился на него, он взял в руки штуцер. Зверь фыркнул и поплыл сначала вниз по течению, а потом к правому берегу. Вскоре силуэт головы растворился во тьме, но было слышно, как тигр выбредал на отмель, а затем в несколько прыжков достиг суши. Затрещали кусты, и все стихло.

— С кем это вы? — послышался голос Павла с баржи.

— С тигром, — ответил Бестужев и снова услышал стон. — Что у вас тут?

— Поднимайтесь, увидите, — в голосе Павла звучало нечто вроде удовольствия.

На барже загорелся фонарь. Бестужев причалил, взобрался наверх и оказался возле мужика, привязанного руками назад к кормовой бабке. Подняв его голову, он увидел на лице сплошную массу разбухших от крови комаров, а вокруг кружил еще больший рой насекомых, готовых сразу же занять освободившееся место. Во рту торчала тряпка. Бестужев выдернул ее и стал очищать лицо, шею несчастного. Тряпка сразу же покрылась кровью.

— Развяжи руки! — приказал он Павлу, — Да побыстрей!

Павел поставил фонарь и начал разматывать бечеву. Кормщик был без чувств. Бестужев попросил принести воды и стал обмывать лицо мужика. Кормщик пришел в себя и попытался открыть глаза, но веки опухли так, что он но мог этого сделать, однако по голосу узнал Бестужева.

— Спасибо, адмирал, — прохрипел он, — век не забуду… И ирода этого навек запомню! Лучше б высек, чем так, — и вдруг заплакал от бессильной злобы, обиды. Бестужев гневно глянул на Павла, хотел что-то сказать, но тут кормщик начал яростно расчесывать в кровь лицо, шею, горевшие от нестерпимого зуда. Бестужев с помощью Павла отвел кормщика вниз. Там он смочил платок водкой и начал протирать лицо и руки страдальца. Тот застонал от боли, но зуд сразу же поутих. Бестужев велел соседям делать так же, как только тому опять станет хуже.

Тем временем начало светать. Бестужев приказал Пьянкову разбудить людей. Впрочем, многие так и не спали от криков и стенаний кормщика. Бестужев сел в лодку и выговорил Павлу:

— И это называется — без пролития крови? Изверг ты!

— Не серчайте, зато всем наука, — оправдывался тот.

— Какая наука? Бояться будут, но ненавидеть — еще больше! Еще немного — и тигр съел бы.

— Какой тигр?

— На всю округу стоны, вот тигр и подплыл к нему.

— Как же вы отогнали его? Я выстрела не слышал.

— Не все решается пулями и розгами!

— Надо было б убить, шкуру сняли бы.

— Шкура понадобилась! О своей теперь побеспокойся!

Два дня шла работа по разгрузке и снятию барж с мелей. К концу второго дня к ним прибыл Мангири. Сын его, юноша лет шестнадцати, высадив отца, сразу же отправился обратно.

Мангири много лет мирно жил на берегу Амура. Чиновники из Айгуна не очень привечали его как единственного хафана — неманьчжура. Зато солоны, основная часть жителей этих мест, уважали и любили своего сородича. Мангири не стремился показать свою власть, не тиранил и не облагал жителей поборами, чем отличались его коллеги на соседних заставах. Главное же, он совершенно не пил спиртного, всегда был ровен, спокоен, интересно рассказывал он о первой своей встрече с русскими в 1854 году.

Приближение огромной флотилии с несметным, как говорили, войском кинуло в панику не столько население, сколько чиновников провинции. Поступило распоряжение жителям покинуть свои дома, и для того пустили слух, будто русские убивают и грабят всех. Но первые же встречи убедили жителей в полном миролюбии русских. Манегры, солоны стали нести все, что можно было продать или обменять. Узнав, что русские берут со своих подданных — тунгусов, якутов — всего по десять белок, тогда как маньчжурский ясак был в десять раз больше, солоны, дауры, манегры решили переехать на левый берег Амура и принять русское подданство. Однако власти запретили это…

Во время рассказа в каюту вошел Павел и сообщил, что кормщику плохо. Узнав, в чем дело, Мангири достал из своей сумки два небольших флакона и попросил отвести к больному. Увидев его, он покачал головой. Лицо, покрытое струпьями, опухло еще больше и стало гноиться. Мужик впал в беспамятство, тяжело дышал. Мангири откупорил бутылочку с темно-зеленой жидкостью. Густая, вязкая, как смола, мазь тягучей струей потекла на чистую тряпку, смоченную жидкостью из второго флакона. Мангири, как лаком, покрыл ею лицо и шею.

— Руки надо вяжи, а то мазь стирай. Утром пройдет, — пообещал он. — Это желчь медвежа, а тута — женьшень.

К удивлению всех, утром опухоль действительно сошла, и кормщику стало лучше. Смазав еще раз струпья, Мангири сказал, что скоро заживут и они.

— Ох, дед! — стал благодарить кормщик. — Век за тебя молиться буду.

Отправляя отряды Пьянкова и Шишлова, Бестужев попросил Мангири быть впереди. Целый день шли хорошо, но к вечеру все передовые баржи сели на мель. Мангири сказал, что на этот раз никто не виноват — другого пути нет, караваны всегда ходили только здесь. Но ждать у моря погоды не хотелось, Бестужев решил преодолеть мели по слегам. И хотя лес находился в семи верстах, он направил туда несколько человек зая жердями, а остальным приказал разгружать баржи.

Жерди доставили лишь на следующий день, а река за: это время обмелела так, что одна из барж полностью оказалась на суше. Сделав под нее подкоп, рабочие настелили слеги саженей на сорок. Уклон был небольшой, но достаточный для стягивания. Более ста человек, почти половина сплавщиков трех отрядов, участвовало в опе-Ч рации. Одни взялись за канаты, другие приготовились толкать сзади.

— Раз-два, взяли! Еще взяли! — командовал Павел.

Баржа дрогнула от напора и, тронувшись с места, медленно заскользила по слегам. Все, кто мог, продолжали тянуть ее. Набирая скорость, она шла все быстрей, подминая своей тяжестью слеги. Достигнув воды, она подняла бурун, и люди закричали «ура», будто не баржу стянули с мели, а новый корабль спустили со стапелей. Другие баржи были ближе к воде, и их удалось стянуть быстрее.

Четвертого августа в четыре часа утра при свете убывающего полумесяца они снялись и пошли пд Хинганской горловине. Амур, стиснутый здесь до трехсот саженей, нес свои воды быстро, стремительно. Ни одного мыска, ни островка на пути. Клокочущая, бурлящая толща воды зримо передавала огромную мощь даже наполовину убывшего Амура. До чего же любо было мчаться без остановок после сонной одури мелей и илистых проток. Амур здесь походил на человека, который вдруг решил показать все, на что он способен.

Лишь в девять вечера, пройдя щеки Малого Хингана, они стали причаливать для ночлега. И увидели человека, машущего им с берега. Это был Густав Иванович Радде.

— Наконец-то, — бросился обнимать он Бестужева, — Отряды Иванова и Никитина прошли месяц назад, а вас все нет и нет.