Владимир Бараев - Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

— Жаль, все серебро оставил у Радде, — вздохнул Бестужев.

Часа в три подошли баржи Шишлова. Бестужев велел ему наменять рыбы и идти дальше. А Пьянкова все не было. Тут снизу показался какой-то маленький пароходик, который с трудом шел против течения. И ветер, как на грех, дул навстречу. От места, где он появился, до барж он шел целых пять часов. Вблизи все увидели его название — «Шилка». Словно стесняясь за свой пароход, капитан даже не поприветствовал баржи гудком и причалил верстой выше. Вскоре оттуда пришел человек и сказал, что Пьянков нашел свою баржу и ждет их в десяти верстах ниже. Но плыть уже было поздно.

Ночью снова разыгралась буря с грозой. Чтобы избавить Чурина от морской болезни и новой простуды, Бестужев решил отвести его к гольдам. Подойдя к ближайшему чуму, они увидели внутри горящий костер.

— Дождем покрыто, ветром огорожено, — мрачно пошутил Чурин.

Пожилой гольд обрадовался поздним гостям. Бестужев объяснил, что болеет товарищ, и попросился па ночлег. Старик глянул на Чурина и сказал, что здесь ему будет плохо и предложил пойти в зимнюю юрту.

Версты три пришлось пройти под дождем и ветром, но, войдя в зимник, они поняли — шли не зря. Отверстия вверху юрты не было, дождь не капал сверху. Дым из печурки выходил по таким же нарам, которые Бестужев видел у Радде. Здесь жили сын старика с женой и детьми. Молодые встали, приготовили еду, а детишки спали крепким сном.

Четыре высоких столба посреди юрты внизу соединялись площадкой, на которой лежали две собаки. Они, как ни странно, равнодушно встретили незнакомцев, даже не облаяв их. Из-под настила слышалась какая-то возня, звон цепи, и вскоре оттуда показалось что-то темное, мохнатое. Бестужеву показалось: еще одна собака, но это был медвежонок. Чурин спросил, зачем они держат его. Хозяин растолковал, что дети играют с ним, а когда он вырастет, продадут гилякам, а те устроят в честь него праздник. Выяснив, что во время этого праздника медведь будет убит, Чурин усмехнулся: «Ничего себе — в честь!»

— У многих племен в этих местах есть такой обычай, — сказал Бестужев.

Гости с удовольствием поужинали печеной рыбой. Потом хозяева уложили Чурина на теплые нары, уступив ему свое место. Ветер шумел над юртой, дождь барабанил, а они спали, укрытые легкой оленьей шку рой.

Утром Бестужев проснулся от возни детей с медвежонком. Иван еще спал, хозяев не было дома. Выйдя из юрты, он увидел большую толпу гольдов. Один за другим они входили в центр круга, кланялись кому-то и уступали место другим. Подойдя ближе, он увидел недавно убитого огромного тигра. Хозяин юрты, в которой он ночевал, сказал, что амба ночью приходил сюда, а утром его нагнали по следам.

— Так он мог и нас придавить? — спросил Бестужев.

— Мог, мог, его лапа рядом ваш след был.

Бестужев спросил, где отец, сын показал в толпу. Старик как раз подошел к тигру, низко поклонился и сказал что-то.

— Его говори: извиняй нас, господин амба, ты сам виноват, что сюда ходи…

Погода стояла солнечная, теплая, ничто не напоминало о недавнем холоде, дождях, ветрах. Рабочие даже купались.

Однако в ночь на двадцатое августа разразился новый, более грозный шквал. Канаты размочалились, не держали ни якорей, ни лодок. Утром снова стало так холодно, что люди оделись в полушубки и душегрейки. Весь день дождь лил как из ведра. Ливень-косохлест промочил всех до нитки. Многие захворали. Чурина вновь пришлось отвести к гольдам.

Поздно вечером на баржу поднялся какой-то человек в брезентованном плаще. Бледный, с воспаленными глазами, он трясся от озноба и кашлял. Это был горный инженер Носов, ехавший на Сахалин на ломку угля.

— Опрокинулись позавчера, попали в воду, — сказал он и закашлялся. Бестужев достал из шкафчика порошки и предложил остаться на барже. Павел развел огонь в печурке, поджарил рыбы, картошки. После ужина Носов почувствовал себя лучше, кашель поутих. И тут он вспомнил, что у него есть письмо, которое ему передали для Бестужева еще в Чите. Прочитав письмо от родных, шедшее ровно два месяца, Бестужев был утешен, как ребенок, — все здоровы, дела дома шли неплохо.

А Носов стал рассказывать, как жил в Луганске, не зная горя, и вдруг вызвал начальник шахты: распоряжение из Петербурга найти горного инженера и отправить на Сахалин.

— Переглянулись инженеры, а начальник смотрит на меня, мол, я моложе других, семьи нет. Кому, как не мне…

— Жалеете теперь?

— Что вы! Сибирь, Сахалин посмотреть надо. Такие чудеса о них рассказывают, будто уголь там прямо наверху, хоть с берега скалывай. Но я не верю. Уж как он достается, хорошо знаю. Все глубже лезем — до полуверсты в Луганске, а в Макеевке и того дальше.

— Вас это удивляет, а я лично видел выходы пластов в Забайкалье, у Гусиного озера. Это месторождение описал мой брат Николай в «Вестнике естественных наук».

— Не читал, а почему не в «Горном журнале»?

— Он писал не только об угле, но и о хозяйстве быте бурят.

До полуночи шла беседа. Затем Бестужев уложил гостя, снова перечитал письмо из дома и не мог уснуть. Выйдя на палубу, он услышал взрыв смеха в трюме. Подойдя к открытому люку, увидел, что сплавщики сгрудились у печурки, слушая Евдокимова. Этот крещеный татарин в начале пути был совсем незаметен, но потом оказался в центре внимания, он знал великое множество баек, былей и небылиц.

Сегодняшняя история показалась удивительно знакомой. Евдокимов рассказывал про то, как он изгонял домового, мучавшего семью одного купца. Домовой сдергивал одеяла ночью, сек розгами сына, щекотал служанку, отчего та хохотала до икоты, прятал белье, прибивал кафтаны к дверям. В доме и горшки с кашей сами двигались в печи, и тесто пыхтело человечьими вздохами, а лампы ни с того ни с сего вдруг вспыхивали и тут же гасли. Ни полицейский, ни частный пристав не могли помочь беде, пока Евдокимов, наконец, не раскрыл загадку домового.

Выслушав его до конца, Бестужев понял, что тот пересказал эпизоды из повести брата Николая «Шлиссельбургская станция». Спустившись вниз, он спросил, откуда он знает эту историю. Евдокимов побожился, что все это было лично с ним, и начал новую историю.

— Зашли в селенье у Ангары на постой к старикам. Они чаем напоили, постель на полу постелили, а Тимоха больным прикинулся, на печь попросился. Накрыл его старик своей шубой, а утром Тимоха отпорол рукава, надел их под штаны и ушел. Потом возвратился, шубу, говорит, забыл. Какую еще шубу? Не было у тебя, я ведь тебя своей накрыл. А Тимоха говорит, что была, без рукавов. Глянул дед, в самом деле лежит такая — и отдал…

Выждав, когда стихнет смех, Бестужев спросил.

— Но ты ли тот самый Тимоха? Стариков-то не жалко?