Владимир Бараев - Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

Когда они вошли в пространство между каре и колонной моряков, к Крылову бросились старшие Бестужевы, Рылеев, Кюхельбекер. Старик пожал всем руки, пошутив, что в пору открывать заседание общества русской словесности.

Тут из-за чьих-то спин вынырнул небольшого роста, еще более живой, чем обычно, Лев Пушкин с палашом в руках. Мишель показал на него Одоевскому, Саша ничуть не удивился и сказал, что Лев Сергеевич появился еще полчаса назад, а палаш, отобранный у избитого и разоруженного толпой жандарма, отдал ему Вильгельм Кюхельбекер, который подвел Льва к Одоевскому со словами:

— Prenons ce jeune soldat. [26] Примем этого молодого солдата (фр.).

Левушку Мишель хорошо знал по русским завтракам у Рылеева, где Блев, как в шутку звали Льва за страсть к выпивке, читал стихи своего брата. Обладая прекрасной памятью, он декламировал наизусть и «Цыган» и «Бахчисарайский фонтан», а главное, много таких стихов, которые пока не могли появиться в печати. При Мишеле состоялся «торг»: Александр Бестужев и Рылеев попросили передать Александру Пушкину, что готовы платить ему по рублю за каждую строку стихов.

Лев был на шесть лет моложе брата. В 1817 году, когда состоялся первый выпуск лицея, Лев только поступил в Благородный пансион, где учителем словесности стал Вильгельм Кюхельбекер. Но через четыре года был отчислен за протест против увольнения Кюхельбекера. Несколько лет Лев жил на средства родителей и брата. Год назад поступил на службу в департамент духовных дел и иностранных вероисповеданий, хотя, как и старший брат, не отличался религиозностью и несколько лет не ходил в церковь. На площадь он пришел не из убеждений, а из любопытства. Увидев Мишеля, Левушка обнял его, стукнув при этом палашом по спине.

— Зря ты балуешься этим, — Мишель взял из его рук палаш и, увидев клеймо, сказал, что он сделан на сабельном заводе, основанном его отцом. — Вот будет роковая странность — погибнуть от отцовского оружия.

— Но игра рока в том, что оружие отцов теперь в наших руках! — Лев воинственно взмахнул палашом.

— Поосторожней с этой штукой. Палаш — не игрушка. В случае неудачи тебе могут зачесть его, даже если ты не пустишь его в ход. И вообще, ступай-ка домой, не испытывай судьбу. Ведь ты ставишь под угрозу не только себя, но и брата.

Как раз тут к ним подошел Кюхельбекер и попросил Льва проводить Ивана Андреевича.

— Ступайте, ради бога, — обнял их Вильгельм. — Дело сейчас начнется серьезное.

Едва Крылов и Лев Пушкин скрылись в толпе у Сената, площадь огласилась криками команд и цокотом копыт. Почти одновременно от Адмиралтейства и Сената на восставших пошли в атаку эскадроны конногвардейцев. Подбежав к своим солдатам, Бестужев на этот раз приказал открыть огонь, но стрелять не во всадников, а выше или в лошадей. Атака захлебнулась.

Кирасиры развернулись назад. Группа солдат вела вверх по лестнице к дверям Сената раненного в руку полковника Вельо. Следующей атакой начал руководить полковник Апраксин. Однако кирасиры, видя, что жертв среди них нет, атаковали по-прежнему вяло, неохотно. Кое-где на мостовой бились, истекая кровью, раненые животные. Один из всадников пристрелил своего хрипящего коня и перекрестился.

Видя, что атаки успеха не приносят, а с крыши Сената то и дело летят доски, поленья, полковник Апраксин увел эскадроны, свой и Вельо, к набережной.

Бестужев вернулся к «штабу» восстания между каре и колонной. Рылеев снова ушел, на этот раз — искать Трубецкого. На площади более двух тысяч солдат и моряков, вот-вот должны подойти измайловцы и еще кто-нибудь, а диктатора все нет. Вскоре Луцкий доложил о прибытии измайловцев и семеновцев. И кавалергарды тоже оказались на той стороне. Нет ли там Анненкова? Может, ему удастся уговорить своих ударить в тыл преображенцам и конногвардейцам?

Вдруг правительственные войска почему-то расступились, и с Адмиралтейской площади мимо кавалергардов устремились к каре лейб-гренадеры во главе с Пановым…

Залпы при отражении атак конницы разнеслись по всей столице и были услышаны даже на Карповке, в казармах Лейб-гренадерского полка. После ухода роты Сутгофа командир полка Стюрлер приказал выстроить заслон на выходе, и, когда пришел приказ вывести полк на помощь императору, Панов, воспользовавшись сумятицей при сборах, сумел увлечь за собой более трех рот. Опрокинув охранный заслон, почти тысяча солдат побежала к центру города. У Петропавловской крепости.

Панов повел солдат не к Сенатской площади, а к Троицкому мосту, где уславливалась встреча с Булатовым.

Поднявшись на набережную у Мраморного дворца и не найдя Булатова, Панов направил колонны по Миллионной улице. Здесь он обогнал пушки, следовавшие на площадь, те самые, из которых потом расстреливали восставших. Но кто мог знать, что именно они решат все?

По расчетам Панова, Зимний дворец уже должны были занять моряки и измайловцы во главе с Якубовичем. Но в воротах стоял комендант генерал Башуцкий, грозя открыть огонь. Солдаты избили его, смяли охрану. Ворвавшись во двор и увидев там солдат Саперного полка, наиболее преданного Николаю, который шефствовал над ним еще до воцарения, Панов повел лейб-гренадеров через Дворцовую площадь к Сенату.

У Главного штаба он лицом к лицу столкнулся с императором. Корф писал, будто Николай, узнав, что лейб-гренадеры за Константина, сказал: «Тогда вам туда» — и приказал пропустить их. На самом же деле, как рассказывал потом Панов, никакого приказа император не давал. Больше всего тот боялся, как бы кто-то не ткнул его штыком или не выстрелил. Когда же кавалеристы попытались преградить путь лейб-гренадерам, они штыками пробили дорогу к Сенатской площади.

А там уж никто не осмелился подступиться к неудержимой лавине рослых лейб-гренадеров. Зрелище было необычайное: разгоряченные быстрым долгим бегом, возбужденные стычками у Зимнего дворца и Главного штаба, солдаты передовой колонны Панова пробили брешь в горловине Сенатской площади, окруженной правительственными войсками и толпами народа, и мимо остолбеневших преображенцев ринулись к рядам восставших.

Две с лишним тысячи солдат и матросов приветствовали вступление на площадь лейб-гренадеров громовым, грозным «ура», какого еще никогда не слыхивал Петербург ни на Марсовом поле, ни на Дворцовой площади, ни там, где «вдоль Фонтанки-реки квартируют полки». Это было могучее дыхание свободы, ликование людей, впервые вышедших с оружием в руках против самодержца в самом центре столицы!

Маленького Панова затискали в объятиях. Ну как же, как удалось ему, поручику, вопреки воле ротных гомандиров, мольбам полкового священника, угрозам командира полка Стюрлера вывести из казарм почти тысячу уже присягнувших солдат?! Жаль, нет Михаила Пущина, убедился бы сам, что такое возможно. Как рад и горд Панов, что пробился к своим! До чего красив и даже кажется выше ростом! Видела бы сейчас его невеста, из башмачка которой он на днях пил за ее здоровье!