Георгий Иванов - Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов

Далее. Ледерплексы вышлю воздухом на этих днях. Вашу работу, облеченную тайной — жду с нетерпеливым любопытством. Что это такое? Книги, Вам нужные, — вышлю. Вот даже сейчас записал на бумажке: «высл<���ать> Ив<���анову> необх<���одимое> барахло». Не забуду. Насчет моей темы — темна вода во облацех. Не знаю, во первых, дойдут ли руки, а во-вторых, на днях видел М. М. и спросил его, что бы он больше от меня хотел (или не хотел) — статью о русск<���ой> эмигр<���антской> лит<���ературе> (с постановкой всего на свое место и с подведением «наших итогов») или статью о прозе Набокова? М. М. — говорит, что все равно — и то и другое не без интереса. Так вот буду думать и за что будет легче хвататься — за то и схвачусь. О Варшавском >. Послушайте, граф, — Ваше перо и Ваш язык — остры, как сталь Роджерса (кажется, были такие знаменитые бритвы, а м. б., и не было). Но характеристики в строчку (в одну), будь то Варш<���авского>, будь то молодого философа Рейзини, кот<���орый> кроме Куполя и Санте ничего не кончил, — это вещь шедевристая! Убиваете на смерть. Бедный Рейзини! Ах, как жаль про эту «безделку». В частности, сего мужа никогда в жизни своей не видал. Слышу только, что он страшно богатый какой-то человек и что его не впускают в Америку из Мексики, потому что молодой философ что-то будто бы напорол в своих основных бумагах. Полагаю, что это именно он и есть? [792]

Иду по пунктам Вашего письма. И вот дохожу до «неподдельного ужаса». Верю. Но теперь уж прямо прошу, читательски прошу— напишите Христа ради же! Заинтриговали — насмерть. Хочу, чтоб был именно ужас. Пока есть душный смрад» но нет неподдельного ужаса. Дайте же, граф, его. Я верю, что он был, Вы пишете об этом оч<���ень> уверенно. То, что Вы написали о «Числах», — верно до убийственности. Именно это я и сказал Варшавскому, по поводу «христианства школы Адамовича» и «христианства Монпарнасса вообще». Это такое беспардонное жульничество, именно жульничество, т. е. дело на «метафизически-жульнической подкладке». Ох, как бы могли написать об этой — «ноте», — если захотели. Я и публично Варшав<���скому> (на собрании) сказал именно это. Конечно, в выражениях академических, но все-таки именно о «жульничестве» (называя его «неправдой» с большой буквы). Вообще, все это «возвеличение» — парижской школы Ад<���амовича>, с прославлением «властителя дум», со всяким этим христианским жульничеством, с «русскими мальчиками», которые якобы так и ходили по Монпарнассу «с горящими правдой глазами», все это для <���меня?> совершенно рвотное снадобье — и именно потому, что это какое-то пошлое вранье, именно пошлая поза. Встань в свою естественную позу — говори стихом и прозой — о чем угодно — даже наври, но чтоб это было смешно и весело, чтоб это «играло жизнью и улыбкой». [793]— А эти господа разводят какое-то мистическое перекобыльство [794]— и от этого меня просто рвет... Скушно же, граф, все это до одури... [795]

Насчет проекта издания Ваших стихов — проект этот, конечно, чудный и человечеству необходимый совершенно. Но как его осуществить? «Чехов» умирает — он уже сказал «их штербе» [796]— и Вы даже напрасно истратили марку на письмо Терентьевой. Они доиздают те книги, которые не доиздались, но были уже в плане. А план — как известно — это совершенно современная вещь и столь же необходимая. Так что с ними разговору нет. С Каганом? Но он русского ничего не издает, у него америк<���анское> издательство научных книг. Подписка? Меценаты? Но если б они даже нашлись, ведь это не дало бы гонорара ни Вам (за стихи), ни мне (за предисл. — шучу о себе, конечно). Но насчет Вашего гонорария это серьезно, ибо набрать на издание, допустим, набрали бы где-нибудь (не так уж это много), но на гонорарий — сумлеваюсь весьма. А что Вас интересует? Монумент? Или — «жрать» (не понимайте, граф, грубо — а деликатно)? Вот — коренной вопрос или даже вопросище! Буты ил не буты, вот в чем заковыка, как сказал Гамлет в Полтаве.

Теперь дошли до пунктов графских (и Лилиных) одежд. С графа достать можно, и это нетрудно. У меня уже есть кое-какие вещи, так сказать, зафрахтованные, и они подойдут Вам (и куртка серая для глаз). Но с полит<���ическим> автором — с этой Лилькой графской — всегда труднее. Потому что в Питерсхеме — там есть такие места, где можно найти приличные штуки, а тут — труднее. Но Ол<���ьга> приложит усилия все же «обломить» что-нибудь у Лильки тоже. И насчет польта тоже будем думать. Обязательно.

Я, конечно, понял Вас «с каблука», как говорится у нас на родине/ что Вы краснеете, когда я читаю письма жене. Но у нас с вами есть, граф, спасенье, — жена моя в этом смысле иностранка и совершенно не понимает ни на «х», ни на «ж», ни на «п», так что свобода пера спасена — и Вы можете не надевать никакого смокинга, а писать как пишется — легко, с ветерком, и совершенно свободно — до анархизма свободнейше!

Разве о Ваших новых стихах я не писал Вам? Писал. Я писал Вам, что в этой порции «Дневника» есть первоклассные шедевры (и о русск<���ом> чел<���овеке> и отзовись, кукушечка), и (мне оченно понравились) маленькие ялики [797]— долго ходил и все пел их, даже людям надоедал, спрашивают, о каких-то Вы все яликах Р. Б., поете? А-а, говорю, это такие маленькие ялики, которых Вы никогда не видали и не увидите. Остро о богаче и усах. [798]О Леноре чудно. Декламировал не однажды это стихотворение в литерат. салонах (по-нашему салун). Кое-что в этой порции мне не оч<���ень> понравилось, я Вам уж писал. Но все целиком — как всегда у Г. Ив. — первый сорт! Приписку Вашу оценил! Обязательно! На днях получил от Юр. Анненкова воспомин<���ания> о Блоке. [799]Не читал еще, но думаю, что это будет небезынтересно.

<���Конец письма отсутствует>

* Compromise (англ.) — компромисс.

<13-4-1956. Почтовый штемпель Йера на конверте>

Дорогой Роман Борисович,

Вот, на пробу, стишок, сочиненный совместно с политическим автором. [800]Очень заинтересованы возможностью зашибать деньгу. Читаем не только «Фигаро» [801]— («Тан» — Вы малость отстали от века, конфисковано имущество, а сотрудники сидят по тюрьмам за коллаборацию! [802]) — но и «Дели Мель». [803]Там, кстати, разительная разница тона по отношению к большевикам. Здесь все справа и лева лижут большевикам сапоги. А англичане — приятно читать — дорогого гостя Маленкова [804]зовут «видным членом московского ганга [805]», Серова [806]— шакалом, и вот, вчера, в ожидании Хрущева, [807]написали, что он «желтая собака, засовывающая в рот задние ноги». [808]Не знаю, что это значит, но читать приятно. Это не сопли французской прессы. Так что, обнадеженные предложением заработка, ждем первых отчетов о Хрущеве — Булганине [809]и постараемся с пылу с жару сочинить и послать немедленно Вам. Деньги мне — нам — дорогой граф, нужны, пожалуй, больше, чем в Париже. Меня не лечат — признав за неизлечимого, требующего напрасных и непосильных расходов на лечение. Это дом отдыха, но не больница. Если желаешь лечиться — ищи место в доме для неизлечимых. Есть такие — но там житье кошмар. Кроме жидкого завтрака, нас здесь почти не кормят, вечером нечего и ходить в столовую. Все это на собачьем жиру, от которого наши обе печени порываются лопнуть. В Париже все-таки были «меценаты», кой-какие друзья — здесь же стенка в этом смысле. Если бы М. М. Карпович не выхлопотал мне денег из фонда — ложись и помирай, без преувеличения. Считайте еще, что у Вас в Америке, очевидна дешевка, а не жизнь, по сравнению с нашей. Вот для прим кило печенки (главное мое питание, не отравляющее меня) 1 фр<���анков> — доллар же по казенному курсу 345 — считав Кило лука 180 фр. то же кило апельсинов. Эк я расписался, старая богоделка! Впрочем, что же, я таковой и есть.