Ханс Киллиан - В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943

Я тотчас включаюсь в работу и начинаю оперировать. Приток раненых не прекращается, становится все тяжелее, положение крайне напряженное.

Хуже всего то, что иссякают запасы перевязочного материала. У нас еще осталось немного бинтов, компрессов, гипсовых повязок. Все закончилось! Обеспокоенный главврач, мой давний знакомый, подходит к операционному столу, за которым я работаю, и спрашивает, что можно сделать. Не прекращая операции, я обдумываю проблему и советую обратиться к полкам, не исключено, что они помогут нам с перевязочными материалами.

Я останавливаюсь, чтобы скорректировать действия молодого ассистирующего врача:

– Держите крючки крепче, раздвигайте сильнее, мне плохо видно. Так, вот-вот, теперь правильно. Постойте, не уходите! – кричу я главврачу вслед и – снова ассистенту: – Вы что, не видите, что из сосуда брызжет кровь? Зажать, быстро!

Он выполняет.

– Попробуйте просто отправить два грузовика, скажем, до Каунаса. Пусть они привезут перевязочный материал, гипсовые повязки и шины. Потребуйте еще один или два полных набора хирургических инструментов и не забудьте самое главное – скобы Киршнера.

– А еще нам очень не хватает игл и шовного материала, – раздается голос врача от соседнего стола.

Главврач все понял. Не говоря ни слова, он бежит на улицу. До нас отчетливо доносится его голос. Вскоре на улице с грохотом заводятся два грузовика. Водителям выдают необходимые справки и документы. Машины отъезжают, постепенно вдали затихает шум моторов.

Мы продолжаем оперировать, семь часов без перерыва. Я беру на себя два тяжелых брюшных ранения с разорванными кишками, ранение в печень, накладываю шов на простреленную главную артерию руки, обрабатываю несколько ран в ягодичной области, на спине. Напоследок удаляю разорванную почку – человек чуть не умер от кровопотери.

Конвейер страданий движется бесперебойно.

На нас наваливается еще одна напасть – нехватка воды. Из-за отсутствия дождей и палящей жары запасы воды в колодцах и стоячих лужах иссякли, ручьи пересохли. Оставшаяся вода просто вызывает отвращение, она источает дурной запах и по никому не известной причине имеет черноватый цвет. Возможно, в ней содержатся серные соли. Мы ее кипятим. Главврач отправил машину за водой.

В перерыве между операциями я пытаюсь связаться с главным врачом армии, но, несмотря на все усилия, телефонисту не удается прорваться. Тогда я прошу главврача отправить связного, быстро составляю письменное донесение, передаю письмо посыльному и призываю его сделать все возможное, чтобы добраться.

– Речь идет о раненых товарищах. Помните об этом!

– Слушаюсь! – отвечает он и срывается с места. Он едет как сумасшедший, наперекор всем трудностям.

Мы ждем и ждем его ночь напролет, терзаемые беспокойством. Вдруг до нас доходит жестокая новость: он потерпел аварию. Что делать? Недолго думая я сам решаюсь ехать обратно в Пустошку, чтобы оттуда связаться с врачом армии.

Густель является по первому зову. Мы трогаемся в путь уже на рассвете и вновь ползем по старой, изъезженной дороге, по которой проходило наступление. Густель крепко держится за руль, почти высовываясь из окна автомобиля, то и дело переключает скорость. В воздух летит пыль, ям становится все больше.

Опять мы приближаемся к сосновой рощице. Вот и развилка. Густель жмет на тормоз и, как по приказу, останавливается перед мертвой лошадью. Она выглядит уже не так, как раньше. Жгучее солнце ускорило процесс разложения. Кобыла раздулась, в кишках наверняка скопились газы, готовые вот-вот вырваться наружу. Огромное тело распухло так сильно, что околевшие ноги приподнялись над землей и торчат в воздухе. Мы вперили взгляд в мертвую лошадь. Шея беспомощно лежит на песке. Рот в пене, глаза впали и сморщились, полчища жирных мух черным руном окутали ноздри и глаза, облепили раны на загривке и в других местах. На песке образовались канавки. Вокруг ползают темные трупные жуки.

Почему никто не закопает тушу? Ни у кого нет времени.

– Поехали дальше, Густель.

Мы подъезжаем к проклятой песчаной яме и насыпи. Проберемся ли? Как и в первый раз, я снова выхожу из машины. Густель трогается, у меня перехватывает дух – машина того и гляди перевернется. Но Густель справляется.

До Пустошки мы добираемся, когда уже почти стемнело. Я опять не могу дозвониться, линия повреждена, тогда я пишу главному врачу армии второе срочное донесение, в котором описываю сложившееся положение и срочно требую материалы и людей, без которых мы не продержимся. Водитель грузовика немедленно отправляется с моим донесением в Себеж к главному врачу. Я намерен остаться в полевом госпитале в Пустошке до тех пор, пока не получу ответ и дальнейшие распоряжения.

Долгие часы ожидания…

Наконец ответ от главного врача приходит, однако совершенно не тот, которого я ожидал. Вопреки моим ожиданиям и к моему великому удивлению, мне не нужно срочно возвращаться в Новосокольники. Вместо этого я должен отправляться в глубокий тыл и осматривать другие военные госпитали и подразделения медицинской службы. Такое решение мне абсолютно непонятно, я даже прихожу в бешенство. Какая бессмыслица, думаю я про себя.

Но приказ есть приказ.

С досадой, измученные и к тому же снова с температурой на следующее утро мы вдвоем отправляемся в тыл, чтобы осмотреть указанные главным врачом лазареты. Мой визит оказывается там совершенно ненужным.

Все мои мысли в Новосокольниках. Как вдруг неожиданно приходит приказ туда возвращаться.

– Густель, – ворчу я, – приказано ехать обратно. В Новосокольники! Едем!

Он тоже тяжело вздыхает, ведь именно там мы сейчас и должны находиться. В тот же день, 1 августа 1941 года, мы отправляемся в путь. Солнце жарит, воздух дрожит, земля раскалена. Густелю нехорошо. По дороге у него сильно разболелся желудок. Иногда ему становится так плохо, что он сгибается прямо за рулем. Он мертвенно-бледен, на лбу выступает пот, мы вынуждены останавливаться. Благодаря успокаивающему и обезболивающему средству он перемогает тяжелейшие приступы. Мы едем дальше.

До Пустошки добираемся сравнительно быстро, а затем опять начинается мучительная качка. Проклятия, слетающие с наших уст, совсем не помогают. Разве что на сердце становится легче.

Через час машина снова приближается к сосновому перелеску. Поглядывая на Густеля, я понимаю, что он тоже думает о мертвой лошади. Вдруг раздается скрип, автомобиль заносит, он сползает передними колесами влево и останавливается. Густель резко жмет на тормоз и глушит мотор. Что случилось?

Мы вылезаем из машины и оцениваем повреждения. Полетела передняя рессора. С левой стороны сломан второй главный рессорный лист. Вот это подарочек посреди России, прямо скажем.