Владимир Джунковский - Воспоминания.Том 1

В ответ на эти обвинения Столыпин выступил вторично. Он защищал акт 3 июня: "В этом акте проявилось право Государя спасать вверенную ему Богом державу", и прибавил по адресу правых, что Государь даровал представительный строй, "обязательный для всех". Отвечая Маклакову, сказал, что правительство не грозит отменить несменяемость судей, но при теперешних политических условиях судебный аппарат иногда может оказываться слишком тяжеловесным. Что касается партийности чиновников, то правительству необходим совершенный исполнительный аппарат. "Напрасно, — говорил Столыпин, — обвиняют правительство в желании стиснуть страну в тисках произвола. Мысль правительства — поднять население до возможности разумно пользоваться гражданской свободой, а для этого надо поднять культуру, создать мелкую собственность, поднять благосостояние". Отвечая Дмовскому, Столыпин сказал: "Правительство не против демократизации местных самоуправлений, но эти учреждения должны явиться национальной силой. Поляки должны сплотиться общим цементом с русским населением. Имя русского гражданина должно быть для них дорого, и на все их последние разрушительные попытки правительство скажет им: "Нет".

При дальнейшем обсуждении, когда с резкой критикой правительства выступил член Думы Ф. И. Родичев, произошел небывалый скандал. Заговорив о попрании суда, палладиуме правосудия, Родичев сказал: "В чем ваш палладиум? В этом? — и нервным движением руки изобразил, как вздергивают человека на виселицу. — Вот ваш палладиум. Пуришкевич назвал его муравьевским воротником, а смотрите, скоро его назовут столыпинским галстухом".

Бурные и неудержимые вопли протеста послышались на эти слова. Все повскакали с мест, бросились к трибуне с поднятыми кулаками, угрозы, проклятия слились в один гул. Столыпин и все министры покинули зал. Хомяков оставил кресло Председателя и ушел, Дума была предоставлена сама себе.

Родичев стоял бледный как полотно и, по-видимому, хотел что-то сказать, но ему не давали говорить; он сошел с кафедры и, окруженный своими товарищами по партии, вышел из зала. Все разошлись по фракциям для обсуждения инцидента. Родичев был вызван в министерский павильон, где после разговора с уполномоченными от Столыпина Щегловитовым и князем Васильчиковым он принес извинения Столыпину.

Через час заседание Думы возобновилось. Хомяков предложил исключить Родичева на 15 заседаний, применив к нему таким образом высшую меру. По наказу Родичев имел право дать объяснение. Он сказал: "Я беру свои слова обратно, личные свои извинения я уже принес господину Председателю Совета Министров, а теперь только прошу, чтобы слова мои были точно воспроизведены в стенограмме. Тогда вы убедитесь, что то, что я говорил, было искренно и соответствовало объективной правде". Большинством голосов против 96 Родичев был исключен на 15 заседаний. На кафедру после этого вошел член Думы Крупенский и предложил выразить Столыпину волнующие их чувства. В это время в ложу вошел Столыпин, гром аплодисментов встретил его.

17 ноября получена была резолюция Государя на адрес Думы: "Готов верить выраженным чувствам. Ожидаю плодотворной работы".

21 ноября в Москве произошло покушение на жизнь генерал-губернатора Гершельмана, когда он ехал в санях со своим адъютантом князем Оболенским, направляясь в военный госпиталь на празднество 200-летия со дня основания госпиталя. Когда генерал-губернатор поворачивал с Хапиловской улицы в Госпитальный переулок, то какая-то женщина, сидевшая на скамейке у ворот какого-то дома с корзиной, наполненной рыбами, вскочила и быстро что-то бросила по направлению к саням. Раздался страшный взрыв. Когда дым взрыва рассеялся, то представилась следующая картина — слева от саней стоял генерал-губернатор и рядом с ним князь Оболенский, с земли невдалеке поднимался кучер, раненые лошади бились в агонии, около них ничком лежала женщина.

Гершельман с князем Оболенским взяли извозчика и доехали на нем до госпиталя, кучера доставили туда же в приемный покой, он был легко ранен и скоро оправился. Преступница была жива, у ней был вырван один глаз, разбита часть черепа и повреждена нога. В карете "скорой помощи" ее отвезли в Басманную больницу; оттуда, после перевязки, — в тюремную. Она потом оправилась, ее судили, имени ее так и не узнали, приговорена была она к смертной казни.

Генерал-губернатор приехал в госпиталь совершенно спокойный, как будто ничего особенного не произошло, все его приветствовали. Началось торжество, молебствие, после чего Гершельман сказал несколько слов, что Государю императору благоугодно было в ознаменование 200-летия существования Московского военного госпиталя, долгое время бывшего первой и единственной в России школой медицинских знаний, присвоить наименование "Московский генеральный императора Петра I военный госпиталь", а несущим службу в оном дать права ношения особого нагрудного знака и шифра на погонах с инициалами державного основателя.

Начальником госпиталя в то время был генерал-майор Синельников, которого я не могу не вспомнить добрым словом. Это был редкой души человек, необыкновенной, христианской кротости и смирения, очень строгий к себе и снисходительный к другим. Он долгое время был штаб-офицером комендантского управления (плац-майором) и тогда еще стяжал себе славу гуманнейшего и справедливейшего. Офицерство, которое ему многим обязано, всегда будет вспоминать его с признательностью.

Я вернулся в Москву с Кавказа 24 ноября, узнав о покушении на Гершельмана в вагоне; по приезде я вместе с представителями подведомственных мне губернских учреждений был у генерал-губернатора, и в память чудесного спасения его жизни мы поднесли ему икону святого ангела-хранителя от имени всех чинов губернаторского управления.

Гершельман получил массу депеш, приветствий. От Государя императора: "Приветствую Вас от души с явлением над вами милости Божией. Продолжайте служить в полном сознании честного исполнения долга передо мной и Родиной. Николай". От великой княгини Елизаветы Федоровны: "Мои мысли и молитвы всем сердцем с Вами и Вашей женой. Надеюсь, Ваше здоровье хорошо. Елизавета".

26 ноября я присутствовал на параде георгиевских кавалеров в Манеже. Было очень красиво и торжественно. Парад принимал генерал-губернатор Гершельман — кавалер ордена Св. Георгия. После молебствия все представители частей Московского гарнизона проходили церемониальным маршем. Были также и подведомственные мне чины уездной полиции, конной стражи и тюремного надзора, имевшие георгиевские кресты или медали. Когда они проходили церемониальным маршем, я шел на фланге головного отделения подведомственных мне частей.