Отто Дитрих - Двенадцать лет с Гитлером. Воспоминания имперского руководителя прессы. 1933-1945

В конце 1933 года Гинденбург, здоровье которого стало пошаливать, уехал в Восточную Пруссию. Это был конец плотного графика Гитлера. Он снова вернулся к своей привычке вставать в полдень и заходить днем в кабинет только для важных приемов. Всю работу он выполнял в своей квартире, вышагивая по комнатам, время от времени произнося какие-то слова и в самой небрежной манере решая важные вопросы.

Я описываю эпизод из собственной карьеры, потому что он типичен для руководства Гитлера. В сентябре 1937 года, когда Шахт ушел в отставку, Функ, до этого заместитель министра пропаганды, был назначен министром экономики. Новость о его продвижении еще не стала достоянием гласности. До обеда, примерно в 1.30 пополудни, я вошел в квартиру Гитлера в канцелярии и по дороге в другую комнату прошел через комнату с камином. Гитлер стоял за большим мраморным столом и подписывал бумаги. Увидев меня, он жестом велел подойти. Не отрываясь от работы, он резко сказал, хотя раньше никогда со мной об этом не заговаривал: «Я только что назначил вас Государственным секретарем. Министр Геббельс еще не подписал назначения, но он подпишет, можете быть уверены». Он пожал мне руку и, больше не произнеся ни слова, продолжил подписывать документы, а адъютант – промакивать каждую подпись.

Это довольно резкое замечание о Геббельсе, который хотел бы воспрепятствовать моему назначению, требует объяснения. Именно в это время Гитлер поссорился с Геббельсом из-за связи того с чешской киноактрисой Лидой Бааровой. Не желая публичного скандала, Гитлер запретил фрау Геббельс подавать на развод. Эти несколько месяцев были единственным временем, когда дружба Гитлера с Геббельсом дала трещину. Во все остальные времена Гитлер превозносил Геббельса за его талант оратора (на самом деле тот был великим демагогом), публично называл своим лучшим другом и поддерживал его истеричную театральность.

Эта история ярко показывает, какой своевольной была политика Гитлера в отношении персонала. Ему в голову не приходило, что человек может отказаться от должности и уж тем более уйти в отставку без его разрешения. Гитлер признавал только беспрекословное подчинение тому, что сам считал долгом перед нацией.

К комнате с камином и красным плюшевым ковром, которыми были устланы все комнаты в квартире Гитлера, примыкала столовая. Там тоже происходили исторические застольные беседы, особенно в мирное время. В годы войны подобные неофициальные сборища проходили в казино в ставке Гитлера, где бы она ни размещалась в данный момент. Столовая в канцелярии представляла собой простую, побеленную известковым раствором комнату. В ней стоял сервант, сконструированный самим Гитлером. Одну стену целиком закрывал колоссальный гобелен с живописным изображением Авроры, богини зари, едущей по облакам на тяжелой колеснице в окружении многочисленной свиты. В центре комнаты стоял большой круглый стол, за которым могли разместиться пятнадцать человек. Между четырьмя и шестью часами вечера к этому столу придвигали пятнадцать красных стульев, а между восемью и десятью часами подавали ужин. Члены этого круглого стола, преимущественно мужчины, часто менялись, но некоторые присутствовали постоянно: члены правительства и партийные функционеры, которых Гитлер всегда приглашал на совещания. Случайными посетителями могли быть министры, гаулейтеры, послы, генералы, артисты и экономисты. Иногда бывал Геринг, зато Геббельс приезжал из своего министерства на Вильгельмсплац почти каждый день. Нередко гости, прождав Гитлера несколько часов, уезжали голодными, так и не дождавшись хозяина.

Здесь, в канцелярии, по контрасту с Бергхофом, застольные беседы велись о политике или о текущих общественных, экономических, культурных и международных проблемах. И последнее слово всегда оставалось за Гитлером. Трудно определить атмосферу, царившую за этим столом. Ни один ужин и ни один обед, на котором я когда-либо бывал, не напоминал эти трапезы в канцелярии. В этой столовой никто не чувствовал себя свободно. В присутствии Гитлера даже самые живые и интересные люди превращались в молчаливых слушателей. Они смущенно замыкались в своей скорлупе, а Гитлер повторял перед ними тысячи раз произнесенные слова и жесты, еще больше сковывая их. Завсегдатаи кружка знали, что условия дискуссии несправедливы: здесь даже речи не шло о равных правах между хозяином дома и гостями. Обсуждались только хорошо известные взгляды Гитлера, а значит, не происходило обмена мнениями. Гости только слушали; сами они не высказывались. Исключением был Геббельс. Гаулейтер Берлина и министр пропаганды, он позволял себе вмешиваться во время разговора, подхватывать идеи Гитлера, развивать их и часто пользовался возможностью добиться от Гитлера устных решений по самым различным вопросам. Если Гитлер не говорил, а Геббельс не вмешивался, за столом возникало скованное молчание, которое хозяин разрешал прервать потоком шуток, предлагая фотографу Гофману рассказать южнонемецкие и венские анекдоты о «графе Бобби». Иногда положение спасал Геббельс, повторяя последние политические остроты на берлинском жаргоне, правда выбирая только невинные истории или шутки, касающиеся Геринга. Геринг был великодушен и не обидчив, он сам любил собирать шутки о себе. Персона же Гитлера всегда была священна и неприкосновенна. За обедом Гитлер обычно перебрасывался шутками со своим официантом, типичным берлинским чудаком; раньше он работал в ресторане «Хижина дяди Тома» на открытом воздухе. Официант часто отпускал низкопробные шутки, снижавшие напряжение и смешившие гостей.

Однажды за столом произошел следующий случай. Был день рождения одного из адъютантов. Геббельс, желая смутить меня, шепнул Гитлеру, что хорошо бы предложить мне встать и произнести праздничный тост. Гитлеру идея понравилась; он написал несколько слов на карточке у прибора и передал мне категорический письменный приказ встать и говорить. Но Геббельс был посрамлен. Я сымпровизировал очень симпатичную маленькую речь и с честью вышел из положения. Более того, мне удалось отомстить Геббельсу, заставив весь стол дважды встать и выпить за здоровье адъютанта... [32]

Юмор Гитлера за столом был вымученным, если не сказать грубым. Такими же иногда были и его высказывания по разным поводам. Он критиковал судебные приговоры и изливал свою ненависть к юристам. Иногда он обсуждал свое право на амнистию. К некоторым преступлениям он относился снисходительно, особенно к тем, что касались женщин, жульничества, и к другим поступкам, вызванным, как он считал, «здоровыми инстинктами людей». В таких случаях он вмешивался и требовал смягчения наказания. В основном же он не был склонен к снисходительности; скорее здесь вылезала на поверхность грубая сторона его натуры.